Первые шаги
Шрифт:
Уже давно повелось в Родионовке, что в воскресенье вечером мужики тянулись к завалинке Карповых. Здесь они сидели до поздней ночи, неторопливо разговаривая о своих делах, про войну с японцами. Мысли мужицкие поворачивались в голове тяжело и медленно, словно мельничные жернова. Любили мужики и рассказы хозяина послушать: бывалый, умный, грамотный… Многих интересовало, как это вот уже два года сеют и убирают пашню вместе Палыч, Егор и Кирюшка — и никаких споров у них нет. Кирюшка хозяином стал, да и Лаптевым хлеба
Другие, выслушав Федора, неделю думали над его словами, а потом при встрече начинали свои мысли высказывать. Так получилось и сегодня. Едва Федор уселся на завалинке, мужики пропустили его в середину, заговорил Матвей Фомин, длинный, сутулый, нескладный мужик:
— Вот ты, Палыч, намедни нам говорил, как в городе рабочие помогают друг другу, с хозяевами спорят. А ведь мужикам-то, к примеру, так и не подойдет…
Он не успел закончить свою мысль. К кругу подошел, подпрыгивая, Парамон Кошкин, и мужики по привычке сразу же начали подсмеиваться над ним.
— Парамон, расскажи, как ты на чужой кобыле приехал, — спросил Кошкина Пахом Кочетков, по-уличному просто Кочеток.
Историю эту давно все знали наизусть, но каждый раз над ней вновь смеялись.
— Так темновато было, а она, кобыла-то, гнедая, как и мой мерин, я и обмишулился, — не раздумывая, начал Кошкин, то ли привыкший к общим насмешкам, то ли по своему простодушию не понимавший, что смеются мужики не над его рассказом, а над ним самим. — Как рассвело, а Лисафетка мне и говорит: «Парамон, а ведь ты кобылу запряг, а не мерина». Я говорю: «Неужто?» Рассмотрел — и верно…
Мужики так захохотали, что рассказчика стало не слышно.
— А не надоело вам, мужики, смеяться над Парамоном Филимоновичем? — спокойно, не повышая голоса, спросил Федор, даже не улыбнувшийся при общем смехе.
Те, что были поближе, сразу смолкли и сконфузились.
— Подсаживайся ближе, Филимоныч, — приветливо предложил Карпов, освобождая место возле себя.
Кошкин застыл от изумления: и Палыч его величает, сажает рядом с собой! Осмыслить сразу случившееся он не мог и с тем же изумленным видом, молча, бочком пробрался к Федору. С другой стороны сидел Кирюшка Железнов. «Парень ведь, а с мужиками сидит…» — растерянно подумал Парамон.
— Вот ты, Силыч, говоришь, что нам, мужикам, пример рабочих не подходит. А ведь ты не прав, — заговорил Федор.
Все обернулись к нему, забыв про Парамона.
— «Мы живем сами хозяева», — думаешь ты. А так ли? На кого ты весну робил, себе поздно посеял и собрал ничего?
— На Дубняка, — угрюмо отозвался Матвей.
— Андрей и Сидорыч батрачили бесплатно на Мурашева, Поликарпович — на Коробченко. Почему?
— Зимой в долги влезли, вот и пришлось на них спину гнуть, — со злостью бросил Пронько Анисим.
— А мы вот с Егором и Кирюшкой друг другу зимой и летом помогаем, богачам не кланяемся, и дела у нас идут неплохо. Кому же лучше —
— За рабочими-то потянешься, пожалуй, и до геенны огненной дотянешься, — послышался голос Кочетка.
— А пошто так думаешь, брат? Рабочие тоже христиане, — ответил Федор. — Да вон киргизцы и не христиане, а скольким в селе помогли на ноги стать! А наши братья во Христе, начетчики, богомольцы, рубль дадут — три взыщут…
Мужики шумно заговорили. Каждый вспомнил подходящий случай из своего опыта.
— Ой, и сказал, будто в воду глядел! — громко воскликнул Матвей Фомин. — Нет, я уж к богомольщикам больше не пойду. Давай, Сидорыч, вместе готовиться к пашне, — предложил он. — Зиму протянем как-никак, а весной посеем на себя.
— Я что ж, я не прочь. С женой только посоветоваться надоть, — смущенно ответил Пронько.
— Бери меня в пару, Силыч, — поднимаясь с завалинки, предложил рябой высокий мужик. — Я у бабы ума не занимаю, свово хватает.
— Да и я не прочь, — поспешно заговорил Анисим Пронько, тоже вставая.
Уже стемнело.
— А тремя конями да трем работникам еще лучше работать, — подсказал Федор. — Может, и плуг втроем купите…
Матвей неожиданно помрачнел: в беседе он и забыл главную беду.
— Ой, мужики! — с отчаянием произнес он. — Ведь живодер-то наш Мурашев-то к будущему воскресенью за долг коняку у меня заберет. Должен я ему двадцать рублей, а где взять-то? За хлеб такую цену кладет, что весь ссыплешь — не хватит. Не компаньён я вам…
Мужики вскочили. Послышались ругательства в адрес лавочника. Поминали и других. Мало кому не пришлось солоно хлебнуть от кого-нибудь из родионовских воротил. Матвей должен был Мурашеву второй год. Прошлое лето на него батрачил, а подсчитал хозяин — и опять Фомин должником остался. Думал нынче расплатиться, а тут уродило всего сам-пят. Хватит только до весны, коль семена отсыпать. «Если тебе Никита Онуфрич милей, так мне должок-то верни», — сказал ему Мурашев весной и лишь после униженных просьб отложил расплату на осень, до урожая. Ходил Матвей к Дубняку с бедой, но тот наотрез отказал.
— Вот что, мужики, — предложил Федор, — давайте уж помогать друг другу по-рабочему. Десятка у меня найдется, отдашь, когда будет, а в остальном, Родион Андреевич и Анисим Сидорович, вам помочь надо. Вместе работать будете. Коня отдавать нельзя.
Карпов сходил в избу и вынес десятку. Родион и Анисим дали по пятерке.
Матвей повеселел.
— Век не забуду, — промолвил он признательно. — А этому сукину сыну завтра при старосте кину, пусть подавится. Не мог пождать…
Будущие супряжники пошли вместе, начали расходиться и другие. Парамон побрел один. Ему и понравилось все слышанное, и чего-то он боялся. Уж больно плохо говорили про самых уважаемых людей. Чегой-то они так? Дойдя до Мурашева, он свернул в его дом. Петр Андреевич все объяснит. Ведь с Палычем-то сидел впервые, как-то боязно спрашивать.