Первые шаги
Шрифт:
— Давай, дядя Парамон, вспашем твой клин. Хозяйка, веди коней, я за плугом пойду, а Парамон Филимонович за нами боронить да сеять будет, — предложил он.
Парамон, разинув рот, стоял, ничего не понимая, но жена уже свела быка с борозды и повела лошадей.
— Да чем же платить-то… — начал было Кошкин.
— А мы в долг не даем, — засмеялся Кирилл, — и обратно не требуем. Коль надо будет, и нам в чем поможешь.
Так и пошло. Кто отпашется, соседям помогает. Только те, что побогаче, не участвовали в круговой помощи. Они сеяли себе на своей земле и на арендованной,
— Слышь, Кирюша, наши богачи все никак в толк не возьмут, чего это вы все друг другу пашете, — со смехом сказал Кириллу Борис.
— А мы ж братья во Христе, вот и делаем по-христиански, — ответил Кирилл с лукавой усмешкой.
Присланный уездным начальником «опытный человечек» в Родионовке потерпел поражение — его разгадали подпольщики. Этому отчасти «помог» сам Емельян Коробченко.
Подозрение к «батраку» своего свата у Кирилла впервые появилось после того, как Аксюта узнала через баб об избиении Параськи — сама Параська к брату перестала ходить. Емельян избил жену до полусмерти за то, что она увела Евдоху от Кондрата.
«Выходит, Омелько как был нам врагом, так и остается, — размышлял Кирилл. — Прикинулся добрым, когда Бориса привел…»
Кирилл нашел случай встретиться с другими батраками Коробченко. Разговор с теми его окончательно убедил, что Борис у сватов находится на особом положении. «Дело нечисто», — решил он и поделился своими подозрениями с Аксютой.
— Идем сейчас же к нашим! Говорила я тебе, что не нравится мне этот Бориска, — заволновалась Аксюта.
Федор подробно расспросил зятя о его беседах с Борисом и посоветовал быть поосторожней.
Вскоре съездили в Ольгинку — ведь Борис говорил Кирюше, что там год в батраках жил. Когда Фомин вернулся, Палыч, выслушав его, коротко бросил:
— Шпика прислали!
Зятю он предложил виду не показывать и «дружить» по-прежнему с Борисом.
— Знаемый враг не опасен. Пусть Бориска крутится вокруг тебя: пока он здесь, другого не пришлют, — сказал Федор.
Кирилл умело выполнял указание тестя, и шпион, не догадываясь о разоблачении, все еще надеялся на успех.
Петр Андреевич приехал из города довольный и веселый. Поразило всех, что он укоротил бороду, чуть подбородок закрывала.
— Да ведь жарко больно летом-то от нее, а до зимы отрастет, — говорил он, отшучиваясь, когда ему кто-нибудь указывал на такое нарушение обычая.
— Ведь все бороды подравнивают, отец Гурьян, а на сколько равнять можно, того в писании не сказано. Главное, лишь бы лицо не было голым, — растолковывал он немного погодя отцу духовному.
И тот согласился: и впрямь не сказано.
Всем семейным Мурашев привез подарки, а себе купил две тройки.
— Нельзя ходить нам плохо. По одежке встречают, — весело говорил он сыновьям. — Ты, Акимушка, себе в Петропавловске купи, что надо. Поди, с купцом Савиным встретишься.
Акима проводили с гуртом дня через три после приезда отца. Вещи сложили на подводу, на ней по очереди должны были отдыхать батраки, взятые Акимом погонщиками скота. Сам он ехал верхом.
Наталья, прощаясь с мужем,
— Ты что, Наташа? — взволнованно спрашивал Аким. Никогда еще жена так не плакала.
— Без тебя больно скучать буду, — прошептала Наталья.
— Не плачь? Уж таких те гостинцев привезу! — целуя жену, говорил Аким.
Мурашев издали хмуро наблюдал эту сцену и, не выдержав, закричал:
— С богом, трогай!
Аким оторвался от жены и поехал вокруг стада. Наталья, сжав руки, с отчаянием смотрела ему вслед.
— Мамынька! Пойдем к нашим. Чего тебе скучать-то одной! — говорила ласково Аксюта свекрови, собираясь к своим.
Аксюта и в самом деле не сердилась на свекровь. Сбили старуху с толку, она и наговорила бог знает что. Теперь они с Кириллом старались не оставлять мать одну. Коль что, так отводили ее к Прасковье. Той никогда не надоедало разговаривать со свахой, да с ней и молчать можно было. Евдоха сама любила поговорить, а слушать ее не обязательно: она ведь быстро забывала сказанное, невпопад с ней не влетишь! Когда к Карповым собирались мужики поговорить о секретном, тогда Прасковья сама шла к свахе.
Аксюта часто сидела в одном платочке, повязанном сверх уложенных венцом кос, но Евдоха на это не обращала внимания. Галька к брату не ходила, а Параська зашла лишь недели через три. Черные тени вновь появились у ней под глазами.
— Опять грызут? — с жалостью спросила Аксюта.
Параська безнадежно махнула рукой.
— Черти всегда чертями останутся, — сказала она с горечью.
А когда Аксюта пошла провожать ее до ворот, Параська шепотом предупредила:
— Этого Борьку берегитесь. Больно ласково и долго с ним свекор разговаривает. Только не гоните, привечайте, а то опять меня бить будут. Из-за него и к вам-то пустили.
Аксюта обняла и поцеловала золовку.
— Не бойсь, не узнают, — шепнула она.
…На покосе Аксюта еще работала наравне со всеми, а во время жнитва ей уже стало трудно наклоняться. Но со стороны ничего не было заметно, сказать же хотя бы матери она стеснялась.
— Ох, и раздобрела Окся замужем! — судачили молодые бабы, подруги Аксюты. — Любо-дорого смотреть!
Когда увезли последние снопы к овину, Аксюта, корчась от боли, едва до дому дошла.
— Ты, дочечка ж моя милая, что ж это ты побелела вся, как мука? — растерянно говорила Евдоха, суетясь возле снохи, свалившейся на кровать. Никогда Аксюта не хворала, и свекровь не знала, на что и подумать.
Неожиданно забежала Параська. Глянув на Аксюту, она провела рукой по ее животу, выдавшемуся оттого, что Аксюта лежала, запрокинувшись, на спине.
— Уж не сглазили ли, помилуй бог? — сказала Евдоха дочери.
Параська положила ноги Аксюты на кровать, подсунула ей подушку под голову, бросив матери:
— Какой там сглаз! Родит она. Давно я догадывалась, да не знала, что так близко.
Евдоха совсем растерялась.
— Вода горячая в печке есть? Ставь самовар, — приказала Параська и кинулась к Аксюте.