Первые шаги
Шрифт:
Была и другая забота у Петра Андреевича. Старая ведьма Еремеевна нет-нет да и явится и начнет вздыхать да про свою загубленную душу вспоминать, пока не сунет ей Мурашев пятерку, а то и целую десятку. Этакая ненасытная утроба!
Совесть у бывшего начетчика была покладистая, и не напоминай старая знахарка про отравление Ниловны, он бы о покойнице редко когда вспомнил. А после неприятной встречи Марфа вставала перед глазами. Ему казалось, что она смеется над ним. Ведь без толку со свету сжил.
Кружила его и страсть к Наталье, а сделать
Долго ездил Аким в Петропавловск, большой выгоды добился: по дорогой цене скот продал, по дешевке товар взял и с первеющим петропавловским купцом познакомился. Казалось, отец должен быть доволен, а он сурово хмурится, слова добром вымолвить не хочет.
Хитер Аким, а тут не мог разгадать загадки и решил, что мучает отца насмешка Карпова, да и об умершей матери, видно, скучает.
Легче Мурашеву стало, когда сват Антон Афанасьевич предложил Акиму ехать старшим доверенным с его гуртами в Петропавловск, после весенней ярмарки. Теперь и богатая прибыль от поездки Акима радовала его.
«Через год-два с Акимом и Натальей в город можно перебраться, — думал он, шевеля вожжами. — Демьян будет вести хозяйство в селе. Но нельзя уезжать, пока с Карповым не разделаюсь, — мелькали мысли. — Коль уеду из Родионовки, кто сумеет уследить его? Не лыком шит Федор, грамотный, вон и зятя грамоте обучил. Старшая дочь читает, а теперь, Наталья сказывала, и младшую учить начал…»
Петр Андреевич ехал в Акмолинск, чтобы оформить договор с Самоновым на поездку Акима с гуртами в Петропавловск.
В степях поздняя весна — лучшее время года. Волнами струится теплый воздух — земля еще не потеряла весеннюю влагу и парит. Солнце, ласковое, как родная мать, щедро облучает все живое, не забывая ни одну былинку. И степь покрывается зеленым ковром, будто руками искусных вышивальщиц расшитым яркими цветами.
Полянки, густо покрытые золотыми одуванчиками, чередуются с россыпями розовеющей кашки, малиновой богородской травы. Грациозные, на тонких стеблях, лиловые и голубые колокольчики то сбегаются вместе и не переставая кланяются друг другу под слабым дыханием ветерка, то гордо возвышаются в одиночестве, как часовые на посту. Соцветия черноголовки, желтые, фиолетовые, почти белые, тянутся вверх из густой травы, словно боясь, что обитатели степных просторов не заметят их между нарядными собратиями…
А обитателей в степи много. Вот камнем упал с неба ястреб, и пискнул зазевавшийся суслик или тушканчик, а может быть и перепелка. Прожужжали шмели; с венчиков цветов взлетели с тяжелой ношей осы, пчелки; затрещал кузнечик, мелькнула крылатым цветком крупная бабочка; скользнула по траве тень степного коршуна; зазвенела трель жаворонка…
Степь живет, дышит, звучит. Но путник, едущий по узкой проселочной дороге, серой змейкой ползущей среди придорожной травы, скоро перестает слышать звуки степной жизни и даже смягченные пыльной подушкой стуки конских копыт, скрип колес своей телеги.
…Мурашев уронил вожжи и, не замечая окружающей красы, задумался.
Петр Андреевич пытался понять, почему умник Федор не о своем добре заботится, а на рожон лезет, с гольтепой да с киргизцами возится. «Неужто их верх когда-то будет? — задал он себе вопрос. — Вон царь манифест выпускал, думу собирал. С чего бы это? Неужто испугался?» Готовясь к будущей купеческой деятельности в городе, Мурашев при случае и газетки теперь стал почитывать. У свата Самонова и Павла встречался он с разными людьми и чутко прислушивался ко всем разговорам, а оставшись один, начинал рассуждать сам с собой о политике.
«Нет, такого быть не может, — ответил он на свой вопрос. — Поманил дураков, а коль о себе много вообразили, взял да и разогнал, — вот те и Государственная дума. Веками жизнь так идет, что бедные богатых слушать должны, власти покоряться, а кто забунтует, с тем живо справятся. Вон прошлый раз мне рассказывали: прислали из Омска поверенного Трифонова, и законник, а заумничал — живо ссыльным стал».
— Но, поторапливайтесь! — подбодрил он лошадей и первый раз окинул взглядом зеленую степную равнину.
Ни спереди, ни сзади никого не видать. А тихо-то как! «Благодать божья, покой, а люди мечутся», — подумал он со вздохом. Но мысли, горячие, волнующие, вновь хороводом закружились в голове, и желание покоя исчезло.
До чего же выгодно ехать Акиму в Петропавловск! И свой скот продаст, и хоть один процент, да получит со скота Самонова. А там многие тысячи голов. «Прижимист Павка, лишнего не передаст», — деловито думал Мурашев, стараясь заслонить главное, что радовало его при мысли об отъезде сына.
— Месяца три, как не больше, нам с Натальей придется торговать без Акима, а там и осенняя ярмарка подойдет, опять, видно, уедет, — вымолвил он вслух, будто жалуясь кому на тяжесть трудов, но глаза у него заблестели и в лицо словно кто жаром кинул.
Перед глазами мелькнула Наталья, какой навсегда он запомнил ее тогда, в пляске на свадьбе Павла. Хищно оскалив рот, он изо всей силы ожег кнутом лошадей, и хотя пара сразу же перешла на крупную рысь, Мурашев, страшный от возбуждения, продолжал хлестать длинным, плетеным бичом.
— И-их ты! — дико вскрикивал он. — Пождем-дождемся…
Опомнился Петр Андреевич, уже подлетев к белым могилам. Пена падала с железных удил на песчаную дорогу, бока лошадей ходили ходуном.
Когда Мурашев вернулся из города, родионовцы уже отсеялись и огороды посадили. Весна была ранняя, люди работали усердно, беднота помогала друг другу. Пример показали супряжники. Когда кончили пахать Карпову, Егору и Кириллу, Федор с Егором остались заканчивать бороньбу и сев, а Кирилл с плугом переехал на загон Парамона. Кошкины мучились с сохой, в которую впрягли быка.