Первые шаги
Шрифт:
К весне ему удалось организовать, с ведома полиции, литературный кружок. Собирались обычно в просторном доме нотариуса. Читали стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова… Кружок был открыт для всех желающих, но в зависимости от пришедших Дмитрий читал те или иные вещи.
Однажды, когда Дмитрий прочитал стихотворение Пушкина «Деревня», дочка нотариуса Валя сказала:
— Мечта Пушкина теперь исполнилась — царь дал свободу. Правда, Дмитрий Нилыч?
Трифонов рассмеялся:
— Милая Валюша! Если царь дал свободу, то почему же я ссыльный
Девушка покраснела. Молодежь принялась оживленно обсуждать вопрос о гражданской свободе, объявленной в манифесте.
— Нашего Витьку Осокова избили в полиции и неделю под арестом держали за песенку, — привела пример девушка из слободки.
— Вот вам еще доказательство: если кто-нибудь узнает про наш сегодняшний разговор, то посчитают, что у нас не литературный кружок, а политический, — смеясь сказал Дмитрий под конец. — И вам запретят со мной встречаться.
— Никто не узнает, — твердо заверила Валя и обернулась к своим товарищам.
Те закивали головами.
…Федулов, — а по документам Семен Гурьич Катков, — приехал в Акмолинск с обозом в конце апреля, по последней санной дороге. Ехали почти месяц. Возчики везли сборный груз для нескольких мелких торговцев. Большинство из них были не постоянные, решили разок съездить, до посева копейку заработать. У некоторых было по две подводы. С одним из таких и ехал бесплатно слесарь, помогая ухаживать за лошадьми. Он выдавал себя за мастерового, давно колесившего по свету в поисках заработка.
— Пробовал в Петропавловске устроиться, да там таких много, а к хозяевам поступать не хочу. Работают по двенадцать — пятнадцать часов, а зарабатывают гроши, — говорил он. — Какую ни есть свою мастерскую открою, хоть на хлеб с квасом заработаю, да кровь сосать никто не будет…
Вечерами, когда обоз останавливался на пикете, Антоныч рассказывал о том, как живут в России рабочие и крестьяне.
— Бывалый человек, всего посмотрел на своем веку, и послушать есть чего, — отмечали возчики.
Постепенно каждый из них поведал Федулову все про свою жизнь. Жаловались они на станичников: без стыда, без совести дерут по три-четыре рубля за аренду десятины, воз сена летом не накосишь даром…
За дорогу с их помощью Федулов познакомился с городом, в котором ему придется жить. Возчики рассказали и про частного поверенного Трифонова:
— До чего хороший парень! Приди к нему — все объяснит и, коль надо бумагу какую, без слова напишет. Сам платить станешь, так скажет: «Не стоит! Копейка-то тебе дорого достается», — восхищались они. — Вот тебе и ссыльный!
— А за что же его сослали к вам? — спросил Антоныч.
— Политический он. Против царя шел, — таинственно сообщил Митрофан Романов, хозяин подводы, на которой ехал слесарь.
— Да ведь они, политические-то, всегда за бедных стоят, говорили мне, — заметил Федулов и стал рассказывать про работу революционеров, как
Разговоры с возчиками Антоныч вел обычно при остановке на ночлег. Днями, когда подводы медленно двигались по бесконечной дороге, ему приходилось оставаться наедине со своими думами.
Давно у слесаря не было столько свободного времени, и как он ни старался заполнить долгие часы размышлениями о будущей работе, о товарищах, мысли, полные тоски об оставленной семье, овладели им. Всегда чуткий с товарищами, он охотно разговаривал с ними об их близких, но никогда не говорил про свою семью. Его боль и тоска — единственная свято оберегаемая тайна даже от самых любимых товарищей.
И себя обычно он заставлял забывать о ней. «Для революционера семья — рабочий класс», — часто говорил Антоныч. Но сейчас, глядя на ровный снежный покров степи, он вдруг ясно увидел свою Антонину, Тонечку, русоволосую, со светлыми бровками и ясным, задорным взглядом. Такой он запомнил Тоню с первой встречи на деревенской вечеринке.
День за днем проходила перед ним их жизнь в Питере. «Семь лет не видел семью», — думал он, покусывая обветренные губы. Детишки растут без него. Пожалуй, встретив на улице, не узнал бы. Митюшке одиннадцатый год, Анюте восемь. Тоня писала, что сынок уже ходит на завод, по дороге отца пошел, а Нюрочка помогает матери стирать…
Зажмурив крепко глаза, Антоныч вызвал в памяти лицо жены, каким он увидел его через решетку, прощаясь перед ссылкой. «О нас не беспокойся… В разлуке живем, а ближе стали. Поумнела я…» — говорила Тоня. Память сохранила мельчайшие подробности, даже прядку волос, выбившуюся из-под платка, которую Антонина несколько раз пыталась поправить рукой, но так и не поправила.
Гнев и обида перехватили дыхание. Забывшись, Антоныч застонал.
— Семен Гурьич, что с тобой? Не прихворнул ли? — спросил Романов, трогая его за плечо.
Возчик давно наблюдал за своим попутчиком. «Присмирел, ни разу за переезд с саней не спрыгнул. Чудно!» Подойдя к саням и увидев, что слесарь сидит с закрытыми глазами, привалившись к передку, он сначала подумал, что Семен спит.
От прикосновения руки возчика Антоныч вздрогнул, раскрыл глаза, потом соскочил с саней.
— Заснул, видно! — сказал, идя рядом с возчиком. — Во сне всякое пригрезится…
Голос его, как обычно, звучал спокойно. Только что перечувствованное отступило в глубину души. «Она ведь тоже велела помнить о главном», — вспомнил он еще раз жену, будто накладывая запор на свое глубоко личное.
На остановке, управившись с лошадьми, Федулов, сидя за столом, освещенным пятилинейной лампой, шутил с возчиками и рассказывал им о разных случаях.
Возчики за дорогу крепко подружились со своим попутчиком и наперебой приглашали его на первое время пожить у них, советовали, где лучше открыть слесарную мастерскую, как оформить…