Первые уроки
Шрифт:
А главное – ребёнок был не от Хорхе…
Бусина вправо, бусина влево,
Бусина алая, бусина белая…
Им бы – на нежную девичью шею,
Длинной коралловой ниткой алея,
Им бы грузить жемчугами запястья,
Им бы блистать… и не знать о несчастьях,
Что, говорят, иногда происходят,
Что,
Не хочу, не хочу оставлять всё, как было!
Что, если дон Теймур, жёсткий приверженец традиций, тоже не захочет вмешиваться в чужие семейные отношения? Или, к примеру, этого отморозка всё же накажут, заставят развестись, оставить девочку в покое… Так ведь не оставит, мерзавец, это уж такая порода: что моё, то моё, лучше убью, а не отдам. Удивительно, как и в самом деле до сих пор не убил. А потому, наверное, что для таких, как он, чужая боль сладка. Лучшее лакомство. Его берегут, а удовольствие растягивают.
Надо что-то делать.
Делать.
Менять. Изгонять к чёртовой матери эту обречённость.
Горки из цветных шариков растут, слова рождаются по-прежнему, а вот тональность… тональность меняется.
Бусина вправо, бусина влево,
Бусина алая, бусина белая…
Только Судьба обережной рукою
Капли цветные лишила покоя
И поменяла их предназначенье,
Судьбы иные в иные теченья
Вдруг развернув: и мужскую и женскую,
Не поглядев на законы вселенские…
К шутам такие законы. Судьба – не догма, не нечто устойчивое и незыблемое. Возьмём – и нарисуем другую.
…Отцом ребёнка Лори был поэт-странник, однажды забредший в загородный дом, куда Хорхе отселил жену на время своего очередного отъезда к Наставнику. Поэт был молод, тих и немного помешан; но безобиден и очарователен, как ребёнок. Ни одно охранное заклинание почему-то его не задержало, значит – сделала выводы прислуга – этот юноша не несёт в себе ни злых помыслов, ни угроз. Пусть себе переночует в пустующей хибарке садовника да и отправляется с утра на все четыре стороны. Глория, как благовоспитанная донна, к бродяжке даже не приближалась, лишь издалека, из окна, рассмотрела высокую угловатую фигуру, довольно статную, но по подростковому неуклюжую, его белую льняную шевелюру… А когда незваный гость, которого молодая кухарка со смехом тащила через весь двор на кухню, вдруг поднял глаза и встретился взглядом с хозяйкой дома, её словно молнией поразило. Будто он увидел её, прячущуюся за плотными портьерами окон второго этажа, и улыбнулся, беспомощно, ласково… только ей.
И глаза у него были удивительные. Фиалково-розовые. Как она смогла разглядеть их цвет на расстоянии?
Ночью она прокралась в садовую хижину. Ненадолго, всего на полчаса. Ей хватило, чтобы понять: даже юный безумец может любить нежно, бережно, не причиняя женщине боли.
Вот и ложатся, то влево, то вправо.
Бусина белая, бусина алая,
В
Зло, сотворённое нелюдем с горлицей,
Крепче замков и магических пут
Свяжут коралл и морской перламутр.
Мы сотрём тебе прошлое, девочка. Нет, не вычеркнем полностью, но приглушим, ибо оно – часть тебя, которую, как ни жаль, но лучше не терять. Некоторые вещи надо помнить, чтобы не наступать дважды на одни и те же грабли. Поставим этакий фильтр: чтобы ты вроде и знала, что было когда-то в жизни нечто нехорошее, но чувствовала, что больше такого не повторится.
…И тогда, ещё в резиденции Торресов, она решила: довольно.
Бежать.
Именно сейчас, когда перед поездкой в Эль Торрес Хорхе снял с неё все сдерживающие и следящие амулеты, дабы не вызвать лишних расспросов у всевидящих да Гама. Потом она ничего не сумеет. Бежать, броситься в ноги, просить о защите…
Кого просить, Главу? Дона Теймура?
Нет. Ворон ворону клюв не обломает. Даже его сын, этот мрачный красавец, на которого положило глаз всё здешнее семейство Иглесиасов… хоть, по слухам, и обожает немолодую и некрасивую жену, а доверия не вызывает. Он тоже мужчина, а им нельзя верить.
Вот если… сама донна Иоанна поможет? Говорят, к ней прислушивается даже грозный Теймур дель Торрес да Гама. И вовсе она не старая и не уродливая…
(Тут я негодующе фыркаю. Ну, спасибо! Не иначе, как дамы-Иглесиасы выставляли меня в своих злословиях в таком вот неприглядном свете…)
… она видела её недавно, совершенно случайно. Глаза у обережницы добрые и смелые. Ещё бы, ведь она из другого мира, где у женщин куда больше свободы. Она поймёт. Она заступится.
К её великому облегчению, вечером, после возвращения из Эль Торреса, всем стало не до Глории. Рыдала обезображенная Даниэла, на неё хором напустились мать и тётка, упрекая, что из-за её блажи досталось всем; дон Хуан вызвал к себе племянника, обсудить завтрашнюю поездку к Главе, и уединился с ним надолго. Лори уже решила, что о ней не вспомнят, и принялась, наконец, обдумывать побег, когда в спальню ввалился Хорхе, злой, как чёрт. Оказалось, ему нужно было всего лишь убедиться, что жена на месте.
С силой, оцарапав кожу на голове, он воткнул в её причёску две серебряных шпильки.
– Прости, дорогая, больше под рукой ничего нет; да и эти одолжил у кузины. Я ведь чувствую…
Он втянул воздух, затрепетав ноздрями, нежно погладил её по голове. Глория едва сдержалась, чтобы не отшатнуться.
– Я чувствую, ты что-то задумала.
Бросил на неё испытующий взгляд. Добавил мягко:
– Не выходи из комнаты, Лори. Не совершай ошибку.
И исчез. Надолго.
К рассвету он так и не появился. Тогда, поглядывая через зарешеченное окно на розовеющее небо, она решилась. Шпильками открыла замок, сами же «подарочки» мужа воткнула в дверь: вроде бы как она всё ещё в комнате. Выскользнула в тёмный коридор. Пробралась в каретный сарай. Моля всех богов, чтобы дон Хуан выбрал для утренней поездки к Главе парадную карету, отыскала её и втиснулась в багажный ящик.
…В котором потом едва не задохнулась от духоты и набивающейся во все щели пыли. К тому же, она недоглядела: две давнишних отслеживающих булавки с незапямятных пор остались у неё в платье и теперь жгли, как раскалённые иглы.