Первые
Шрифт:
— Порой здесь можно достать кое-что интересное, — говорит Ковалевский. — Даже то, за чем охотится полиция, — добавляет он тихо.
Они идут дальше, переходят через Неву. Навстречу им из университета гурьбой выходят студенты. Вместо пальто у многих клетчатые пледы.
Длинные волосы и бороды придают студентам солидный вид.
Софа смотрит на них, на здание университета. Глаза у нее блестят, на щеках проступает румянец.
Ковалевский, разговаривая с Анютой, искоса поглядывает на Софу
— Софа, вы чем мечтаете заняться в жизни?
Софа смущается.
— Я хотела бы здесь учиться, в университете. Заниматься математикой. В ней такая ясность и строгость мысли. Но ведь женщин не принимают…
«Занятная девушка, — думает Ковалевский, — так внимательно слушала, когда я говорил про Дарвина. И, оказывается, любит математику».
— Я никогда не слышал, чтобы девушки тяготели к столь строгой науке, — с улыбкой говорит он Софе.
— Уже близко дом, — замечает Анюта. — Мы дальше пойдем одни.
Ковалевский прощается.
— Мне сказала Надежда Прокофьевна, что вы хотите обрести свободу, уйти из родительского дома. Я помогу вам, — говорит он, крепко пожимая руки сестрам.
ГЛАВА XII
В Петербурге женское общество волновалось: «Почему нам не дают возможности учиться? Почему нас ставят ниже мужчин? Разве мы не сумеем?»
На съезде естествоиспытателей писательница Елена Конради подала записку.
Записка была составлена красноречиво и страстно. В ней звучал голос половины человечества, рабынь, задавленных вековыми традициями и законами. Ставился вопрос о разрешении женщинам получать высшее образование.
Когда закончили чтение записки, раздались аплодисменты. Они звучали громко, со всех концов зала. Ученые приветствовали тяготение женщин к знаниям.
Женщины решили подать петицию в правительство. С этого дня двери трех петербургских домов не закрывались. Это были дома вожаков женского движения — Анны Павловны Философовой, Надежды Васильевны Стасовой и Марии Васильевны Трубниковой.
Сюда шли молодые девушки и женщины подписывать петицию. В одну неделю было собрано более четырехсот подписей.
Через несколько дней на квартире у Марии Васильевны Трубниковой, дочери декабриста Ивашева, состоялось женское собрание с присутствием профессоров университета, Медико-хирургической академии. Говорили об организации Высших женских курсов, о программе, о средствах. Если даже правительство разрешит открыть курсы, где взять деньги на оплату лекций?
Первым взял слово профессор химии Дмитрий Иванович Менделеев. Он встал и низко поклонился женщинам.
— Я рад, что приглашен вами сюда. Я рад служить этому благородному делу. Мне кажется, никто из нас не пожалеет времени и сил и даже найдет возможность
Затем говорили Сеченов, Бородин, Страннолюбский.
При баллотировке все профессора единогласно написали: «Первый год даром».
Итак, о деньгах можно было не беспокоиться. Лишь бы разрешили открыть курсы.
Петицию и прошение послали министру просвещения. Все с нетерпением ждали ответа. Об этом говорили в гостях, на вечерах, в каждом доме. Разрешат или не разрешат?
«Бум-бум-бум!» — гудит басом большой колокол.
«Тили-бом, тили-бом!» — тонко подпевают ему малые колокола.
Это звонят к обедне. Старушки, нищие, разодетые дамы толпою входят в церковь. Священник в расшитой золотом ризе появляется на амвоне.
Посреди церкви, ближе к выходу, стоят Анюта и Софа. Они усердно крестятся, а сами все украдкой поглядывают на дверь.
Вошел Ковалевский. Софа первая заметила его. Толкнула в бок Анюту. Близоруко щурясь, Владимир Онуфриевич оглядывает церковь. Увидел сестер, стал к ним пробираться.
— Чтой-то ты, милай, на людей лезешь, — зашипела какая-то старуха.
— Окаянный пошел народ, — шепотом сказала другая.
— «…И ныне и присно и вовеки веков…» — басом загудел дьякон.
Все становятся на колени. Только Ковалевский остался один посреди церкви. На него все смотрят.
— Тьфу, чистый супостат!
Сестры оглядываются и не могут удержаться от смеха. Какая-то разодетая дама зло посмотрела на девушек.
Наконец Ковалевский спохватывается и тоже становится на колени. Он уже не пытается подойти к сестрам.
После службы они встречаются в садике возле церкви.
— Вот и выдали сразу себя, Владимир Онуфриевич!
— Безбожник! Вы даже молиться не умеете, — смеются Анюта и Софа.
— Признаться, не заметил, что все стали на колени, — с улыбкой оправдывается Ковалевский.
— А у нас плохо. Мама что-то стала подозревать. Больше не пускает нас одних в церковь. Только с горничной Дуняшей. Это мы договорились с ней на сегодня, она будет нас ждать возле дома.
— Ничего, не волнуйтесь. Я уже нашел общих знакомых, которые введут меня в ваш дом.
— Когда же вы придете? — спрашивает Софа. Ее ясные глаза прямо и серьезно смотрят на Ковалевского.
— Попытаюсь поскорее, — отвечает Владимир Онуфриевич.
Анюта и Софа идут домой довольные, веселые. Суслова молодец. Подсказала им такую идею… Фиктивный брак. Оказывается, так делают многие девушки.
Выйти замуж только для того, чтобы обрести желанную свободу. Уйти от родителей, получить паспорт, разрешение от мужа учиться, а там можно разъехаться в разные стороны. Конечно, муж должен быть «своим», понимающим.