Первые
Шрифт:
— А вы все решаете задачи? — сказал Ковалевский, увидев на столе открытую тетрадку. — Ой, сколько их тут. И все по ответу?
Владимир взял тетрадь и стал перелистывать.
— Вы просто откуда-то списали решение.
Софа вспыхнула.
— Ах, так! Отдайте тетрадь.
Но Ковалевский вдруг увидел что-то интересное.
Пришлось ли раз вам безучастно, Бесцельно средь толпы гулять И вдруг какой-то песни страстной Случайно звукиОн не успел дочитать. Софа схватила тетрадь. Владимир задержал ее руку в своей.
— Нет, не получите. Это что такое! Среди задач — стихи.
— Эти стихи не для вас. Все равно не поймете, — сердито сказала Софа.
Как она ему нравилась вот такая, нахохлившаяся! Мысленно он назвал ее «воробышком». Этот воробышек может быть энергичен и смел, и застенчив, как дитя. В его маленьком сердечке горит неугасимая любовь к науке, жажда знаний, так созвучных стремлениям Владимира. Этот воробышек далеко полетит, если развязать ему крылья!
— Ну нате, возьмите, моя принцесса. Кладезь мудрости и поэзии. Преподношу вам.
Он встал на одно колено и церемонно протянул тетрадку.
— То-то! Теперь вы не забыли встать на колени? — засмеялась Софья.
— Перед вами всегда готов. Слуги, где мои слуги! Несите дары в этот дом. Сегодня же буду просить у отца руки его младшей дочери.
— Моей? — вдруг растерялась Софья. — Вы шутите. Анюта ведь старше…
Ковалевский встал с колен. Он смотрел на девушку. Там, в ее глазах, широко распахнутых, смотревших удивленно, он хотел прочесть какой-то ответ…
— Нет, я серьезно, Софа, — сказал он мягко. — Вы не верите в сродство душ?
Когда Ковалевский ушел, Софа побежала к Анюте.
— Анюта, он сказал, что будет просить моей руки.
— Твоей?
— Да. Почему так?
— Значит, ты больше понравилась.
— Но при чем тут понравилась? Ведь брак фиктивный!
— Ты лучше думай, что делать.
— Он хороший, добрый. Я рада. Он мне как брат. И ты будешь с нами… — задумчиво говорит Софа.
Она прижимается к плечу старшей сестры.
— Анюта, а что будет… А если я на самом деле кого-нибудь полюблю?
— Что ж… Тогда не знаю. Нужен будет развод. Но этого очень трудно добиться. Почти невозможно…
Они замолчали.
— Мне так кажется, словно я, закрыв глаза, бросаюсь с высокой горы, — сказала Софа.
— Эх, ты, сурок… Сурок, ты жив? — громко, как в детстве, спрашивает Анюта и приподнимает лицо сестры за подбородок.
— Жив-жив, — отвечает Софа и начинает улыбаться. — Жив-жив! — кричит она и, вскочив, кружится по комнате. — О чем я думаю! Это счастье, огромное счастье! Хочу быть свободной! Хочу учиться!
Было восемь часов утра. Лиза тихонько встала, оделась и прошмыгнула в кухню. Кухарка растапливала плиту.
— Вы куда это, барышня, ни свет ни заря? — спросила она Лизу.
Лиза приложила палец к губам.
— Никому не говори. Я скоро вернусь.
Она вышла на улицу.
— Подвезу, барышня! — сказал один из них, причмокнув на лошадь и лихо подкатывая к Лизе.
— Не надо, я пешком.
С Невы дул резкий, холодный ветер. Лиза плотнее закуталась в мантилью, отороченную соболем. Туже завязала капор.
По реке туда и обратно плыли суда с лесом, камнями, барки с сеном, песком. У спусков яличники предлагали перевезти на ту сторону.
Лиза пошла через мост и дальше — к Никольскому рынку. Она шла уверенно — еще раньше она выспросила у кухарки дорогу. Сразу же после разговора с братом Лиза решила побывать там — собственными глазами увидеть, где толпятся бабы, много ли их, кто их нанимает на работу, за сколько. Саше Лиза ничего не сказала — она хотела убедиться во всем одна.
Прохожих было немного — мастеровые уже прошли, чиновники еще допивали чай дома. Ближе к рынку стали попадаться кухарки с корзинами. Старушки в темных суконных пальто, в салопах, с кошелками из рогожки. Некоторые с удивлением оглядывали Лизу: куда это одна спешит в такую рань молодая девушка да, видно, из богатого семейства. Из проезжей пролетки выглянул подвыпивший кутила, верно возвращавшийся с бала, нагло взглянул на Лизу и ухмыльнулся.
Мимо по рельсам проехала конка. Впереди стоял кондуктор в форме со светлыми пуговицами, в фуражке с каким-то значком и с большим кожаным кошелем на боку. Наверху, во всю длину конки, прикреплена доска с рекламой. «Для смягчения кожи рук «Крем Симон» Париж. I. Simon, Paris. Требуйте нашу настоящую марку», — прочитала Лиза.
На Никольском рынке возле лавок купцы зазывают покупателей. На дверях висят где веревки, где дуги с колокольцами.
На столах разложена разная снедь, стоят огромные кувшины и чайники.
— А вот пироги горячие с рыбой, с визигой! — кричит женщина.
— Шанежки, шанежки, крендельки с маком! — старается перекричать ее другая.
— Печенки, рубцы, печенки, рубцы!
— Спички, спички, кому спички!
— Клюквельный квасок! Подходи отведать!
В углу, возле канала толпятся женщины в лаптях, в зипунах, с узелками в руках. Их много, наверное, больше ста. Некоторые между собой разговаривают, другие стоят молча.
Лиза подошла к толпе. Женщины сразу бросились к ней, окружили.
— Вам кого надоть — кухарку али горничную?
— Возьмите меня, я все умею…
— Не слухайте ее, она пьяница.
— Мне никого не надо, — сказала Лиза. — Я так пришла, посмотреть.
— Тю-ю! — разочарованно протянула молодая остроносая женщина в клетчатом платке. — Чего нас смотреть? Нешто тут ярманка?
— Ты, добрая барышня, хучь бы не с пустыми руками пришла глядеть, — сказала другая.