Первый человек в Риме. Том 1

Маккалоу Колин

– О, боги! – Сципион побледнел.

– Подожди, увидим, – успокоил его Друз. – Ведь она тебе очень нравится, Квинт Сервилий, не так ли?

– Мой отец говорит, что лучше Ливий Друзы я никого не найду. Он похвалил мой вкус. Ты писал ему, что она мне нравится?

– Да, – Друз незаметно улыбнулся. – Видишь ли, мне уже года два как все ясно.

– Сегодня я получил письмо от отца. Он пишет, что Ливия Друза очень знатна и богата. Она ему тоже нравится.

– Что ж, как только ей станет лучше, мы соберемся вместе пообедать – и поговорить о свадьбе. Вначале мая, а? Пока не настали худшие времена, – Друз поднялся. – Не могу больше оставаться, Квинт Сервилий. Надо идти домой – посмотреть, как там сестра.

И Сципион-младший,

и Друз были выбраны солдатскими трибунами и им следовало ехать в Галлию с Гнеем Маллием Максимом. Но знатность, богатство и политическое влияние сыграло свою роль, если относительно неизвестный Секст Цезарь, набирающий армию, не получил отпуск, чтобы съездить на свадьбу к брату, и Друз, и Сципион болтались дома. Конечно, Друз не видел ничего сложного в том, чтобы сыграть двойную свадьбу в начале мая, даже если к этому времени женихов привлекут к исполнению военных обязанностей. Пусть армия будет уже в походе – они всегда смогут ее нагнать.

Он отдал приказание слугам на случай, если Сципион и его сестра придут справиться о здоровье Ливий Друзы и урезал рацион Ливий до пресного хлеба и воды. Пять дней он ее не тревожил, затем велел привести к нему в кабинет.

Она вошла, немного щурясь от яркого света, ноги ее плохо держали, волосы расчесаны кое-как. По ее глазам было видно, что она не спала, но брат не увидел ни следа слез. Руки ее дрожали, ей было тяжело следить за своим ртом, нижняя губа была искусана до крови.

– Садись! – резко бросил он. Она села.

– Что ты теперь думаешь о свадьбе с Квинтом Сервилием?

Она задрожала всем телом; бледный румянец, еще сохранившийся на лице, теперь совсем исчез.

– Не хочу, – сказала она.

– Ливия Друза, я – глава семьи. Я властен над твоей жизнью. И – над твоей смертью. Я тебя очень люблю. Значит, мне будет неприятно доставлять тебе боль. Мне тяжко видеть, что ты страдаешь. А ты страдаешь. И мне больно. Но мы оба – римляне. Для меня это – все. Для меня это – важнее, чем любовь к сестре. Чем все на свете! Мне очень жаль, что ты не можешь полюбить моего друга Квинта Сервилия. Тем не менее ты станешь его женой! Повиноваться мне – твоя обязанность как римлянки. Ты это знаешь. Квинт Сервилий – муж, которого наш отец выбрал для тебя. Так же, как его отец хочет, чтобы Сервилия Сципиония стала моей женой. Было время, когда я сам хотел выбрать себе жену, но события только доказали, что отец – мир его праху – мудрее меня. Кроме всего прочего, на нас падает тень позора матери, которая оказалась недостойной звания римлянки. Из-за нее на тебе лежит еще большая ответственность. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь по твоим словам и поступкам мог заключить, что тебе передались пороки матери.

Ливия Друза глубоко вздохнула и снова сказала, но уже не так уверенно:

– Не хочу!

– «Хочу» здесь ни при чем, – сурово сказал Друз. – Кто ты такая, Ливия Друза, чтобы ставить свои желания выше чести и репутации семьи? Подумай над этим. Ты выйдешь замуж за Квинта Сервилия – и ни за кого другого. Если будешь продолжать упорствовать – вообще не выйдешь ни за кого и – никуда. До конца своей жизни не выйдешь из своей спальни. Там проведешь – одна, без развлечений – дни и ночи. Всю жизнь, – он смотрел на нее глазами холодными, как черные камни. – Я не шучу, сестра. Ни книг, ни бумаги. Никакой еды, кроме хлеба с водой. Ни ванны, ни зеркал, ни прислуги. Ни чистой одежды, ни свежего белья. Ни печки зимой, ни теплого одеяла, ни обуви. Ни ремней, ни поясов, ни лент – чтобы ты не могла повеситься. Ни ножниц, чтобы стричь ногти и волосы, ни ножей – не заколешься. А если попытаешься уморить себя голодом, я силой запихаю еду тебе в глотку.

Он щелкнул пальцами, и на этот негромкий звук управляющий появился быстро, словно подслушивал под дверью.

– Отведите сестру в ее комнату. И приведите ее ко мне завтра на рассвете – перед тем, как в доме будут гости.

Управляющему

пришлось помочь ей подняться.

– Завтра я жду твоего ответа, – сказал Друз.

Пока управляющий вел ее через залу, он не проронил ни слова. Закрыл за ней дверь и запер на засов, который Друз велел навесить.

Смеркалось. Ливия Друза знала, что оставалось более двух часов до полной темноты, густого небытия, которое окружало ее всю долгую зимнюю ночь. До сих пор она не плакала. Уверенность в том, что она права, в сочетании с гневом, поддерживали ее силы первые три дня и ночи. Позже она стала утешать себя тем, что в таком же положении побывали героини прочитанных ею книг. Самой первой в списке, конечно, стояла Пенелопа, которой пришлось ждать двадцать лет. Данаю запер в спальне отец, Тезей покинул Ариадну на морском побережье Накса… Но все закончилось хорошо: Одиссей вернулся домой, Персей родился, а Ариадну спас бог…

Но теперь она начала понимать разницу между высокой литературой и реальной жизнью. Литература никогда не стремилась отражать реальную жизнь; ее целью было на время оторваться от последней, освободить разум, уставший от мирских забот, чтобы тот мог насладиться величественным языком и яркими образами, вдохновляющими и заманчивыми идеями. Пенелопа хотя бы была свободна в своем дворце и могла общаться с сыном; на Данаю обрушился золотой дождь; Ариадна, брошенная Тезеем, настрадалась бы еще больше, если б вышла за Тезея замуж. В реальной же жизни Пенелопу изнасиловали бы или насильно выдали замуж, сына убили бы, а Одиссей никогда не вернулся бы домой; Даная и ее младенец плавали бы в сундуке, пока море их не поглотило; а Ариадна забеременела бы от Тезея и, одинокая, умерла во время родов…

Разве Зевс снизойдет в образе золотого дождя, чтобы скрасить долгое заточение Ливий Друзы в Риме сегодняшнем? Разве явится к ней, в эту маленькую темную комнатку, Дионис – на колеснице, запряженной леопардами? Разве натянет Одиссей тетиву своего огромного лука и сразит одной стрелой и ее брата, и Сципиона-младшего? Нет! Конечно, нет! Все они жили больше тысячи лет назад – если вообще когда-либо и где-либо существовали, кроме как в нетленных стихах поэта.

Каким-то образом она внушила себе мысль, что рыжеволосый герой с балкона дома Агенобарбов узнает о ее заточении, выломает решетку в стене, ворвется в дом и унесет, чтобы жить с нею на каком-нибудь заколдованном острове посреди моря. Герой виделся ей высоким, похожим на Одиссея, хитроумным и смелым. Что ему высокие стены дома Друзов, узнай он, что там ее держат в плену!

Но этой ночью все было не так. С сегодняшнего вечера началось настоящее тюремное заключение, которому не предвидится счастливого конца, волшебного освобождения. Кто знал о ее заточении, кроме брата и слуг? А кто из слуг осмелится ослушаться приказаний брата и из жалости к ней пересилит страх перед ним? Он не был жестоким, это она хорошо понимала. Но он привык, что ему подчиняются. Младшая сестра была для него таким же созданием, как его рабы, или собаки, которых он держал в охотничьем домике в Умбрии. Его слово должно было быть для нее законом. Его желания – приказом. Ее же желания не принимались в расчет и потому существовали только в ее мечтах.

Она почувствовала, как у нее защекотало в глазах… как горячий, щекочущий след протянулся по щеке. Что-то капнуло ей на ладонь. Капли зачастили, словно короткий летний дождик – все быстрее и быстрее. Ливия Друза рыдала. Сердце ее было разбито. Она раскачивалась взад-вперед, вытирала лицо и мокрый нос, снова плакала… Она плакала долго – одна в океане уныния, узница прихотей брата и своего нежелания выполнять его волю.

Но когда управляющий пришел отпереть ее дверь и осветил зловонную темноту ее спальни слепящим светом своей лампы, она сидела на краю кровати, тихая, с сухими глазами. Она поднялась и первой вышла из комнаты. Она шла впереди управляющего через огромную залу в кабинет брата.