Первый из могикан
Шрифт:
– Третьи сутки пошли, – напомнил Гриша Малинин гундосым от насморка голосом, – и ничего.
– Вторые, – сейчас же поправил Гойко. – Часов двадцать пять – двадцать шесть, не больше.
– С чего ты взял? – строптиво оспорил Гриша. – Может, у тебя и часы есть?
– Есть. Внутри. И если они говорят мне, что с момента «ноль» прошло чуть больше суток, значит, чуть больше суток, и точка.
– А я не о том говорю, – сказал Гриша и шумно высморкался. – Пусть с момента «ноль» прошли сутки, мне-то что. Я о том, что мы тут сидим уже двое
– Может в одном случае: если нас уже нет, – сказал дядя Лева. – Ты еще есть или только нам кажешься?
Приняв шутку, Гриша дурашливо ощупал себя.
– Вроде есть. Наличествую.
– Тогда делай вывод: наверху тихо. За всю Землю не скажу, но над нами точно штиль. Даже удивительно.
На какое-то время наступила тишина. Стало слышно, как в затопленный шурф откуда-то сверху с методичностью метронома падают тяжелые капли. Кто-то сейчас же закряхтел и шумно задвигался, заглушая надоевшую капель. Кап-кап. Пусть не по обритой макушке, но все равно пытка.
– Дядя Лева, а в календаре мы не сбились?
Задвигались, заворочались сразу все, даже те, кто дремал. Тема была изжеванная вдоль и поперек, но все еще благодатная. Часов, само собой, ни у кого не было – на что они каторжникам? Естественно, дядя Лева считал дни, отмечая каждый прошедший зарубкой на палке. Правда, та палка по недосмотру пошла в костер, и хотя Лев Лашезин, задав взбучку виновному, сейчас же восстановил хронологию по памяти, но чем дальше, тем больше он мучился сомнениями – точен ли его счет? Мнительность отравляла жизнь.
Существовала и еще одна причина для сомнений: в последних числах декабря, когда в полдень небо на юге лишь светлело на полчаса-час, а солнце так и не показывалось, стояла редкостно ненастная погода. Долго ли сбиться в счете дней тому, кто целыми сутками храпит в землянке под вой пурги, как барсук в норе? Раз плюнуть.
Кто-то – кажется, Перепреев – хотел было изложить свои взгляды на хронологию и даже набрал в грудь воздуху, но сейчас же начал шумно чесаться, постанывая и тихонько подвывая от наслаждения…
– Больше чем на сутки мы сбиться не могли, – авторитетно заявил Лев Лашезин, отбросив сомнения. – Прошли все вероятные сроки.
– Ну и что дальше? – прогнусавил Малинин и безуспешно попытался прочистить носоглотку. – Э! А может, все уже началось, только до нас еще не докатилось?
– Это еще когда считали, – возразил Лашезин. – Земля должна была натолкнуться на барьер точкой, лежащей в Тихом океане немного севернее Гавайских островов. Ну а дальше дело понятное: уничтожение всего и вся по окружности расширяющейся сферы. От начала и до конца процесса – примерно одиннадцать минут. – Он вздохнул. – Темный ты, Гриша…
– Тогда какого мы тут сидим в сырости? Я скоро квакать начну.
– Хочешь слазать наверх? Пожалуйста. Разведаешь обстановку и вернешься. Ну?
– Я, собственно…
– Что,
– Дядь Лев, ты серьезно?
– Да! – рявкнул Лашезин. – Ты еще здесь?
Гриша тяжело вздохнул. Поднявшись на ноги, пробормотал: «Ну ладно…» и нехотя двинулся вдоль штольни. Какое-то время его сутулая спина еще маячила, медленно растворяясь во мраке, затем она растворилась окончательно, а вскоре не стало слышно и его шагов. И снова омерзительным метрономом зазвучала сводящая с ума капель. Кап. Кап. Дядя Лева сдержанно зарычал. Гойко Кирибеевич натужно закашлялся, перебивая акустическую пытку. Прон Халтюпкин молча подбросил в костерок щепку и, пристроившись на корточках, стал греть руки.
Ждали долго. Не скоро ведь выберешься наружу – глубоко забрались, чуть выше воды, затопившей нижние штольни. Будь шахта действующей, сохранись в исправности подъемник, не было бы проблем – а так только в кромешной тьме по скобам аварийного лаза. Семьдесят сантиметров диаметр. Если лезешь с мешком или каким иным грузом, приходится подвязывать его снизу, и он мотается, как маятник. Зато не так просто разбиться в лепешку, если вывернется шаткая скоба, – тому, кто настороже, даже и не альпинисту, заклиниться в лазе ничего не стоит.
А когда Гриша все-таки вернулся – запыхавшийся, глаза шалые, – сразу ртов шесть выдохнули слаженным хором:
– Ну?..
Пламя в костерке уже совсем погасло, тускло рдели угли, подергиваясь пеплом. Молча присев на корточки, Гриша дунул в костровище и поместил над ним мокрые черные ладони – не иначе здорово зазяб, хватаясь за промерзшие скобы. А еще совершенно явно хотел чуть-чуть поторжествовать. В кои-то веки выпадает такое счастье самому младшему!
– А по шее? – спросил, придвигаясь, Гойко.
– Успеешь, – остановил его дядя Лева. – Гриша, ты отогрелся? Ну, Гришенька? Ты молодец, мы все у тебя в долгу и о том не забудем. Если, конечно, ты не будешь изображать, что у тебя и язык примерз… Ну?
– Ну чего тут ну? – пробубнил Гриша и попытался сурово насупиться, но предательская улыбка сейчас же полезла ему на лицо. – Хорошо там. Прямо весна. Солнышко светит, снег сверкает. Птичка какая-то чирикала. И никакой аннигиляции…
Кто-то неуверенно взгоготнул. Прочие шумно задвигались, и даже те, кто, убивая время, пытался дремать, бросили это занятие.
– Уверен? Ты до верха-то долез?
– Обижаешь, начальница…
– А какого, спрашивается, мы тут сидим?.. Что высидим?
– Ха! Так что, вылезаем, что ли?
– А то! Самое время, пока никого радикулитом не скрючило…
– А мясо? Копчушки наши как же? Бросим, что ли?
– Я тебе брошу! Умный больно. Наверх подымем. Частями.
– Сам умный. Я к тому говорю, что часть мяса можно пока и тут оставить. Естественный холодильник, и зверья никакого нет, даже мышей…
– Разве что Хозяйка Медной Ямы, – хихикнул начитанный Гриша.