Первый из первых или Дорога с Лысой горы
Шрифт:
Поцелуев вздохнул, перекрыв этим вздохом радостное урчанье собак.
— Так. С вам все ясно. Вы наш человек… А что же другие молчат? Давайте, давайте! Если кому-то оленя жалко, пусть признается. И мы охотно и немедленно пре доставим ему возможность заменить на арене оленя. Сей час же! Только скажите и будете здесь. Вместо оленя…
Ну так-с? Где вы, добрые люди? Или всем безразличен этот красавец, пожираемый псами?
На трибунах поднялся растерянный ропот, из которого к куполу выплыл вопрос:
— А почему обязательно
— Оттащите собак да и все тут! — предложил еще один мужской голос.
Поцелуев в ответ рассмеялся:
— Ах, какие забавные люди! Почему вы решили, что спасти другого от смерти можно, спокойненько сидя в кресле? Кто сказал вам, что прекрасное от уничтоженья можно спасти, не ударив пальцем о палец? Не-е-ет!
Чужое горло защитить от зубов можно, только подста вив свое. Это — закон. И не из тех, которые вы соблю дать не привыкли… Так что если хотите оленя спасти, то спускайтесь! Спускайтесь, спускайтесь! Ну? Выходите, законопослушные!
Но никто не спустился к арене. А растерянный ропот на трибунах затих. Как шепот листьев старого дуба, без ветра. Ветра нет, значит, не о чем говорить. В этом безветрии, в тишине, в отсутствии темы для разговора, собаки дожрали оленя, оставив лишь то, что им было не сгрызть. На арену выбежали служители цирка и увели присмиревших псов.
— Прекрасно! — заявил Поцелуев, оставаясь все также невидимым. — Значит, в цирке собрались нор мальные люди. Для которых своя жизнь дороже всего, своя шкура ближе к телу, свое дерьмо не воняет. Про стите уж за банальность!
Между тем из-под купола спустилась просторная сетка, блестя металлически, и служители закрепили ее вдоль бордюра так, что арена превратилась в огромную клетку.
— Если вам, мои разлюбезные, — продолжал Поце луев неизвестно откуда, — не довелось еще побывать в Древнем Риме, то сейчас вы своими глазами увидите шоу, которое очень любили в этом веселеньком городе…
Оркестр, музыку!
Барабанная дробь. Фанфары. Гонг. И на арену выбежали гладиаторы.
Было их четверо. Двое в красных одеждах, с коротенькими мечами и щитами размером с суповую тарелку. Двое — в синем, с трезубцами и легкими сетками.
— Аве Цезарь! Маритури те салютант! — прокри чали они дружным хором, обращаясь к ложе почетных гостей.
В это время прожектор узким лучом выхватил в ложе Макара Электросилыча.
Раздувая пухлые щеки, тот приветствие выслушал высокомерно и, кивнув гладиаторам, приподнимая руку:
— Начинайте!
— Браво, браво! — тут же раздался поцелуевский голос. — Вы в совершенстве овладели искусством с легким сердцем посылать невиновных на гибель. То есть, вы — настоящий правитель!.. Что ж, давайте начнем.
Гладиаторы бросились друг на друга. Зазвенели мечи, выбивая досадные искры из трезубцев. Зашипели по-змеиному сети, пытаясь накрыть меченосцев. Тумкали о щиты трезубцы.
Поначалу
Зрители дружно болели за них, вскрикивая при каждом взмахе меча:
— Ну-у-у? Давай!.. Эх-х-х… Мазила-а-а!
Можно было подумать, что на арене играют в-футбол. Или в другую игру. Во вполне безобидную.
Так продолжалось минуты четыре, пока один из меченосцев не повернулся так неудачно, что трезубец вонзился ему в преплечье, и на опилки упала кровь.
Раненый дернулся в сторону от трезубца, не рассчитав движения, и хлесткая сеть оплела его тут же, натянулась, рванула, после чего меченосец повалился, еще больше запутавшись в сетке.
— А-а-а!!! — возликовали трибуны.
— А-а-а!!! — кричали все до единого. В том числе и в ложе почетных гостей.
Бой прекратился. Второй меченосец отбежал по правилам от товарища в сторону.
А гладиатор с трезубцем, чья сеть опутала первого из меченосцев, встал над упавшим и, руки подняв, обратил взор к трибунам.
— Как пожелает почтенная публика? Поверженного убить или оставить в живых? — пояснил ожидание гла диатора Поцелуев. — Ну! Решайте!
Трибуны молчали.
— Решайте, решайте! — поторапливал их Поцелу ев. — Что боитесь? Тонка кишка?!
На трибунах один за другим зрители стали вытягивать руки вперед. Со сжатыми кулаками.
У большинства кулаков оттопыренный большой палец был опущен безжалостно вниз.
— Замечательно. Действуй! — скомандовал гладиа тору Поцелуев.
Тот поклонился, вздохнул, двумя руками поднял трезубец, направив вниз… И с негромким гортанным вскриком, похожим на «Хе-еп!», вонзил трезубец в лежавшего меченосца. Вонзил беззвучно. Легко, как в тесно. Лежавший выгнулся, дернулся и затих.
— Заметили, как все проделано мастерски? — убил повисшую тишину Поцелуев. — Нет, видимо, не замети ли. Не слышу аплодисментов!
Один хлопок, второй… и вот трибуны задрожали от яростных рукоплесканий. Настолько громких, что в них тонуло и уханье барабана.
А гладиаторы вернулись к делу. И двое синих набросились на меченосца. Он отражал их атаки ловко. Не суетился, не бегал трусом и, уворачиваясь от сетей, сумел одну из них рассечь надвое. В конце концов он пошел в атаку на оставшегося без сети и отрубил ему руку.
Зал встретил это разгневанно. Все почему-то болели против ловкого меченосца. И рев трибун, свист, топанье как будто его оглушили. Лишь на мгновение он растерялся, но этого вполне хватило, чтоб сеть второго из синих его опутала, а трезубец, плашмя ударив, сбил с ног.
Вот тут все зрители вскочили, взвыли. Так радостно и так довольно, как будто свершилась их давнишняя розовая мечта. А синий снова вскинул победно руки и обратился с немым вопросом к трибунам.
На сей раз Поцелуев не вмешивался.