Первый из первых или Дорога с Лысой горы
Шрифт:
Тех пастухов нет уже давно…
Когда он понял, что им солгали и указали неверный путь, Толмай развернул отряд и, невзирая на ночь, упавшую на степь, помчался назад.
Костер был виден издалека. А пастухи, как оказалось, были глупей овец, которых стерегли.
С тех пор Толмая занимал вопрос: что стало с овцами без пастухов?
Должно быть, долго гоняли волки отару брошенную по степям. Вот праздник живота был у волков!
— Многоуважаемый Макар Электросилыч! — вдруг обратился к нему с арены Поцелуев. — Тут полная нераз бериха. Народ не хочет безмолвствовать. А мненья раз делились. Что будем
Лучи прожекторов перекрестились на Электросилыче. Он встал. Трибуны онемели.
Откашлявшись, Электросилыч покосился на Вар-Раввана и увидел, что тот стоит с поднятой головой. Вид у него был независимый и гордый.
— Ну, ладно! — подумалось Электросилычу. — Ну, герой народный, держись! Сейчас ты будешь посрамлен.
Увидишь, как возликуют все эти «люди добрые», когда услышат приказ: Заваркина четвертовать!
А он прикажет его четвертовать. Прикажет! Увы, но без невинных жертв победа невозможна. В этом Электросилыч был уверен. Как и в том, что именно невинные жертвы и делают победу сладкой.
Итак, Электросилыч откашлялся и сказал:
— Мне данной властью я повелеваю Заваркина за скотство и бесстыдство казнить… не надо! То есть, не казнить. Помиловать его, мерзавца!
Электросилыч пошатнулся, за грудь схватился и опустился в кресло.
Он, бедный, не мог понять, не мог взять в толк, как он сказал такое!
Едрена вошь… О, небеса! Не понимаю…
Какой-то ветер, замешанный на аромате сухих степных цветов и трав, ворвался в цирк, и в вышине под куполом — или над ним? — рассыпались по небу звезды. Слезливые и немигающие звезды страны далекой. Электросилыч увидел, что трибуны рухнули, куда-то провалилась арена со столом, с Заваркиным и остальными. Под звездным. небом остались только он и Вар-Равван. И можно было очень просто меч выдернуть из ножен замахнуться… Но Вар-Равван смотрел ему в глаза доверчиво и беззащитно. И с сожалением. О нем, Толмае.
А в воздухе, уже прохладном, еще звучали слова Вар-Раввана о том, что глупость… рождает… зависть…
ГЛАВА 21
ДАМЕ ВОЗВРАЩАЮТ ИМЯ
Из цирка Дикообразцев перенесся в гостиницу, в свой люкс. За окнами топленой синевой дрожали сумерки. Сентябрь дни укорачивал, как языки болтливым чересчур придворным. И люкс расплылся в полумраке… Но Александр Александрович свет не включил. Он чувствовал, что в номере есть кто-то, кого он видеть не хотел. И это было так. В широком кресле у окна чернело пятно. Дикообразцев сел на диван. Чуть слева от него угадывался журнальный столик, на котором мутнели силуэты бокалов и кувшина.
— Вино уже разлито, — низкий голос привел бокалы в дрожь. — Вина хотите?
— Оно отравлено, — спокойно сказал Дикообразцев.
— Ну разумеется! Другим не потчуем, — пятно пошевелилось в кресле. — Но вы же знаете, что вас земная отрава, яды, стрелы, ножи убийц и пули не возьмут.
Дикообразцев удивился:
— Я этого не знаю и вам не верю.
— Серьезно? Вы этого не знали?.. Так знайте! — в голосе звучало самодовольство. — Вот видите, вам от меня есть прок. Начало сотрудничеству положено. Продолжим?
— Уйдите, — вздохнул Дикообразцев. — Мне ничего от вас не надо. Ни о каком сотрудничестве речи быть не может!
Тяжелый
— Напрасно! Когда б вы согласились, все стало б проще для вас. Поверьте…
Дикообразцев вздохнул намеренно нетерпеливо:
— Нам не о чем беседовать! А слушать ваши праз дные софизмы мне некогда и недосуг.
Пятно склонилось на бок и чуть приблизилось:
— Так вы спешите?
— Да!
— А можно узнать, к кому, куда?
— На теплоход. К Станиеву.
— Серьезно? Так вы решились?
Дикообразцев вздохнул теперь действительно нетерпеливо:
— Решился! Вам какое дело?
— Ну как же! Станий-младший по праву считается одним из лучших фехтовальщиков. Моих… Он хладнокровен, он хитер. И беспощаден… Вы что с собой берете: меч? шпагу? саблю? Он владеет ими прекрасно. Так что… я не завидую вам, Вар-Равван!
Скривив улыбку, Дикообразцев сказал:
— Опять прикидываетесь? Вам ведь хорошо известно, что я оружия в руки не беру! И даже злейшего врага, вернее, того, кто сам себя считает моим непримиримым врагом, я не убью его. И не ударю. За что? Любой имеет право думать и считать, все, что ему угодно и как угодно. А убивать людей — противно Богу!.. И вот поэтому на теплоходе я буду безоружным. А там уж как получится. Надеюсь, Станиев все поймет, и мы договоримся без шпаг, мечей, ножей и пистолетов.
— Увы! Здесь вы неправы, — заметило пятно не сразу, правда. А как бы поразмыслив над сказанным Дико-образцевым. — Мой Станий-младший как раз из тех немногих, кто может и должен вас убить. Скажу вам больше. Он послан для этого. Специально! Он и еще лишь трое. Кстати, они сейчас все здесь, в Твери, на фестивале. Ждут часа. И один из них убьет вас обязательно. Вам никуда не деться. И что тогда? Тогда все кончится… Свершится то, чего вам удавалось избегать так долго. История Вар-Раввана закончится, прервется. Вас забудут. Как ваши поучения, предсказания. Всё — к чёрту! Вы этого хотите?.. Но если мы договоримся…
— И то-о-огда! Каждую пятницу! В ночном теле-эфире! Поле для дураков? — съязвил Дикообразцев.
Из кресла выкатился досадный вздох:
— Нет! Тогда все в мире останется по-прежнему. Как есть. Как было всегда. Вы будете целы и невредимы. И вместе, бок о бок, мы будем править миром. Вы — на свету, на пьедестале, во славе и любви всеобщей. Ну а ваш покорный слуга — во мраке ночи и со дна могилы.
Подумайте! Вы либо погибнете, оставив людей мне на потеху. Либо… все царства мира будут у ваших ног.
Дикообразцев всплеснул руками:
— Вы это уже мне предлагали. Давно когда-то. Не помните? Склероз?.. И что я вам ответил, тоже не помните? Мне повторить?
— Фанатик! Слепец!.. Когда я в первый раз вам предлагал все это, за вами не тянулся, как сейчас, шлейф миллионов жизней, загубленных во имя ваше! Тогда вы не были по голову в крови, как ныне! Тогда вы были молоды, наивны и не ведали, чем обернуться могут для мира ваши поучения, — гудящий голос негодовал из кресла. — Тогда вы просто говорили, что вам на ум придет, не подозревая, что если кто-то последует точь-в-точь всем вашим умствованиям, то станет в лучшем случае убогим идиотом или несчастным импотентом, а в худшем — его казнят как злейшего врага, или он сам с собой покончит, увидев, что все вокруг его не понимают…