Первый из первых или Дорога с Лысой горы
Шрифт:
Да это и не потребовалось. Поскольку кулаки большими пальцами вниз уткнулись и без его напоминания.
Выполняя их волю, трезубец послушно нырнул по древко в распростертое на опилках тело, пришпилив его к арене. Как бабочку.
Фанфары.
Рукоплескания.
Венок лавровый.
А мертвые, когда их за ноги тащили к занавесу, безвольно бились головами об пол. Как будто бы кивали, одобряя то, что с ними сделали.
— Теперь, я вижу, вы готовы к главному! — сообщил трибунам Поцелуев довольно.
И после этого явился на арену.
За ним вели Заваркина. К каждой руке и каждой ноге которого зачем-то привязали по канату.
— Судьба любого человека есть отражение судьбы его страны, — задумчиво сказал трибунам Поцелуев. — Наде юсь, с этим никто не будет спорить… И вот сейчас я пред лагаю совместить решение судьбы господина Заваркина с определением того, какая из политических сил готова больше решать судьбу родного государства. Согласны?
— Согла-а-асны! — проблеяли трибуны, прокричали пролаяли.
Поцелуев кивнул. Он ничего другого не ожидал.
— А сделаем мы это очень просто… — он замолчал многозначительно, и под его молчанье служители бегом, бегом выкатили на арену стол. На низких ножках. И уло жили на него Заваркина, продев канаты в специальные петли по углам стола. — Сейчас я предлагаю всем, кто считают себя политиками, выйти на арену и взяться за канаты. Причем, советую разбиться на команды по общности идеологий и программ. Ну, то есть, с кем бы вы хотели быть в правительстве или, допустим, в блоке, с тем в одну команду и объединяйтесь… Затем, по моему сигналу, не раньше, команды начнут тянуть канаты на себя. Та из команд, которой достанется большая часть господина Заваркина, она и будет считаться победившей.
Со всеми вытекающими последствиями. То бишь… мы ей поможем взять верх в парламенте и назначить прави тельство. А мы, как вы заметили, своими обещаниями бросаться не привыкли, — чуть помолчав, переведя дыхание, Поцелуев бросил: — Вперед! Быстрее! Вас ждет парламент!
И ложа для почетных гостей начала пустеть. Стремительно. У двери из нее возникла давка. И потасовка. Политики спешили.
Так бедуины не спешат, завидев колодец после недели блуждания по пустыне.
Но еще большая неразбериха возникла на арене, при распределении, на команды.
Все бегали вокруг стола, хватались то за один канат, то за другой. Обзывались «ренегатами», «фискалами», «гаденышами», «агентами империализма», ну, и так далее. Перечислять все — скучно.
Но как бы ни было там, команды определились. Правда, сомкнувшаяся у левой руки Заваркина команда оказалась самой многочисленной. А у левой ноги вообще топталось только пять облезлых личностей и Худосокин.
— Так нечестно! — кричал последний. — Это подстроено! Это происки спецслужб! Я буду жаловаться в Конституционный трибунал и Лигу малых народов и народностей!
— Ну что поделаешь? — развел руками Поцелуев. — Попробуйте переманить кого-то из других команд.
Худосокин как загорелся:
— Да? Отлично! Сейчас все
Эй, Бульдожкин, ты, по-моему, не там стоишь. Забыл уже, кто из тебя, негодяя, человека сделал? Забыл, кто вывел тебя на большую дорогу? Вот она, твоя благодар ность?.. Ты, ублюдок, подумай. Хорошенько подумай!
Или мне надо кое-какие документики из портфеля достать? Ведомости кое-какие, фотографии. А может, надо вертихвостку одну сюда пригласить, сынка твоего, урода?
Депутат Бульдожкин, в алой косоворотке и с картузом на голове, лицом побледнел и зашлепал губами:
— Я… это… сюда вставать не хотел… Меня демократы, насильно. Сам я с радостью…
— Вот и перебегай! Тебе ведь не привыкать, — понимающе закивал Худосокин. — А ты, Жандармов, с чего это вдруг к недобитым диссидентам пристроился? Думаешь, они тебе твое прошлое простят? Заслуги-то перед партией и правительством. Сколько орденов хапа-нул за то, что гноил жидов недорезанных в наших самых демократических тюрьмах? Вот увидишь, ты им плечом своим мощным поможешь к власти прийти, а они тебя — по этапам, по этапам. Давай ко мне! Я тебе снова погоны верну и кресло прежнее. И топор подарю. Потяжелее. У тебя ведь руки по топору чешутся?
Двухметровый Жандармов не заставил себя упрашивать. Хрустя сапогами и суставами пальцев, он молча обошел стол и встал позади Худосокина.
А тот продолжал свое, обращаясь уже у суетливому толстячку в изумительно кровавом костюме.
— Эй, Собачкин! Гав-гав, братишка! — улыбался ему обворожительно Худосокин.
Толстячок зыркнул на Худосокина с откровенным презрением.
— Вам я совсем не братишка! Я с вами ничего общего иметь не желаю!
— Правда? — прыснул в кулак Худосокин. — Ничего-ничего? А портфель министра? Какой дурак кроме меня тебе его даст? Назови-ка такого!
Взгляд Собачкина помягчел. И сделался заинтересованным.
— О каком портфеле вы говорите? — медленно спросил он.
— Я обещаю тебе портфель министра без портфеля по производству крепленых вин! — без колебаний ответил ему Худосокин.
— Что-о-о?! — возмутился Собачкин. — Да как в смеете? Да вы… да я… да после этого…
Худосокин такого не ожидал:
— Ладно, ладно! Чего завелся?
— Вы что, не знаете разве, что я крепленых вин те петь не могу?! У меня на них аллергия! — брызгал сл~ ной Собачкин. — Я эту гадость…
— Сухого! — оборвал его Худосокин. Собачкин осекся:
— Что значит «сухого»?
— Портфель министра без портфеля по производству сухого вина — твой! — пояснил Худосокин. — Можешь мебель для кабинета подбирать. И секретаршу.
— А полусухого? — не успокаивался Собачкин.
— Тоже твой! — расщедрился Худосокин.
Толстячок задумчиво произнес:
— Я вот себе думаю… Политические пристрастия следует определять стратегической необходимостью.
Увидеть которую дано не каждому. Совсем не каждому.