Первый перевал. Стихи

Парпара Анатолий Анатольевич

Петр Великий в Архангельске

Его сечет поморский ветер, и лупит град, и солнце жжет, но он, лицом суровым светел, глядит уверенно вперед. Что замечает, что провидит взор, устремленный сквозь века, сквозь сотни будущих правительств! На шпаге — твердая рука. Край моря с краем неба слиты, и ясным даль горит огнем, и солнца крутолобый слиток заваливается за окоем. И в этом городе портовом сошлись у пирса корабли, как будто по едину зову со всех сторон всея

Земли. И в этом факте нелукавом он видит дела торжество. И среди всех держав Держава — Россия милая его.

Татьяне

Свет февральских снегов заливает весь свет. До глубин, до основ проникающий свет. Свет — предвестник, пророк. Он движеньем руки открывает дорог голубых родники. Свет, волшебник и маг, шепчет тихо слова. Что творится в сердцах от его колдовства! Свет на праздничных лицах и в сердце моем… И святится и светится имя твое!

Олесе

Я, заброшенный в дальние эти края за гривастым Уралом, в густую тайгу, без тебя, дорогая дочурка моя, и минуты спокойно прожить не могу. Здесь питательный ягель, копытом звеня, выбивают олени себе в сентябре, что там, мой олененок, Олеся моя, изменилось в твоей годовалой судьбе? Здесь раскованный ветер, пургою грозя, сносит доски, дома оставляя без крыш, как ты, мой ветерок, как, моя егоза, в дни московского бабьего лета шалишь? А когда здесь затишье, скажу не тая: красотища! В лесу голубики полно! Голубинками нежными, радость моя, неизменно глядишь ты в ночное окно. Но пройдет две недели, примчит «стрекоза», и в Москву унесет непременно меня. Расцелую тогда голубые глаза, золотена моя, Златовласка моя!

Утро на Оби

Насколько видит глаз — речная ширь… И я с улыбкою невольною не слажу, когда смотрю, как хилый «Богатырь» по-богатырски тащит нефтебаржу. Но вот я слышу: шутят остряки, и вижу: с камня прыгая на камень, торопятся мои буровики с набитыми до верха рюкзаками. Они русоголовы и босы, и легкость необычная в походке, и золотом сияют их усы, и серебрятся юные бородки. Уже пыхтит, их поджидая «Днестр», и рулевой каюту открывает, и сон, что был в глазах его на дне, подобно облакам высоким тает. И чувствуется, что среди друзей ему не нужен и минутный отдых… Как золотые слитки, карасей несет рыбак в двух тяжеленных ведрах. Шум двигателей глушит все слова, и винт бросает в воду белый невод. И ясен день. И Оби синева готова спорить с синевою неба.

«За Самотлором лес рыжее меди…»

* * *

Виктору Иванову,

командиру «МИ-6»

За Самотлором лес рыжее меди. Рыжее леса —

тряская земля. Но в этом, всеми позабытом место забила нефти черная струя. Где табунились перелетных стаи, теперь легли воздушные пути, и буровые, как деревья, встали, глубоко в землю корни запустив Таежный край! Ты будешь нашей цели и верою и правдою служить. Недаром мы, как боги, прилетели, чтобы тебя навеки покорить. Наш командир решает снова трогать. Машина оставляет полосу. И мы опять уходим на Вар-Еган, держа контейнер грузный на весу.

Самолет

Неторопливо, вперевалку, шажком — к бетонной полосе. В какой-то миг в нем птицу жалкую увидели в смущенье все. Так жалок — и непроизвольно! — вид ластоногих на земле. Орла бредущим видеть больно. А сколько красоты в орле! Но дали жизнь моторы дружные, качнулись белые крыла, толчок, рывок и синь воздушная опорой твердою легла. Преображением взволнованы, задрали головы в зенит, где грациозно и раскованно он белой лебедью парит.

Письмо из Надыма

Ты просишь меня написать про Ямал. Погода бурчит. Но в порядке дела. С Надыма в две нитки сквозь древний Урал К Москве газопровода трасса легла. И новое дело задумано. Здесь гигантская стройка сегодняшних дней. В ней наша Магнитка! В ней наш Днепрогэс! Вот только чуть-чуть не хватает людей. Конечно, суров этот северный край! Конечно, придется сражаться с тайгой! Но мне ли стращать тебя, друг! Приезжай на новую трассу Надым — Уренгой.

«Я видел небо…»

* * *

Я видел небо, Под землей работал, Я знаю море, Постигаю твердь, Узнал вкус горя, Тяжкий груз заботы И в раннем детстве, Что такое смерть. И понимая страждущие души, Пыл вдохновенья, Ненависти пыл, Я клятвы, данной другу, не нарушил, И женщине в любви не изменил.

Воспоминании о флоте

I

Все чаще вспоминается мне город, ведь память наша прошлому верна, где в наковальню пирса бьет, как молот, упругая, поморская волна. В отличие от старых городов, в которых величественней церкви здании нет, венчает высь не силуэт собора, а крейсера державный силуэт. В том городе мне двадцать. Я упруго иду но жесткой мостовой вперед. Я чувствую плечом широким друга, а сердцем чувствую Краснознаменный флот.

II

Давно уже далекий небосвод глухая ночь закрыла черной шторой, и только телевышки шпиль плывет, как раскаленный гвоздь, пронзивший город. Да к пирсу, остроносы и стройны, швартуются эсминцы молчаливо, да одноглазый сторож тишины — прожектор — зорко шарит по заливу.