Первый перевал. Стихи

Парпара Анатолий Анатольевич

III

Который год матросские дороги уводят нас за горизонт. Который год бессонные тревоги внезапно обрывают сон. Нас матери ночами ждут у окон. Тоска любимой с каждым днем острей. Нас ждут. И все же знают, что до срока — на кораблях мы Родине нужней. Мы любим жизнь. Мы прожили немного: всего лишь двадцать две весны. Нам очень счастья хочется земного и хочется нам тишины. Но обрывают резкие тревоги моих друзей короткий сон, и новые матросские дороги уводят нас за горизонт.

Людмиле Зыкиной

В чужих краях, когда

взгрустнется сильно, а дружба и любовь так далека, я вспоминаю вас, снега России, снега России, чистые снега. И хочется мне снегопад послушать, и прилететь в родимые края; в снегах России, в дальней деревушке живет царевна снежная моя. Она глядит, как снег струится синий, она грустит, печальна и строга, и вместе с ней грустят снега России, снега России, чистые снега.

Памяти старых большевиков

Где ни езжу я, что ни делаю, но когда остаюсь сам с собой, это кладбище в Переделкине появляется предо мной. Снова вижу могилы белые… Тихой болью сквозит мой взгляд. Словно тюбики акварельные, те надгробья рядком лежат. На надгробьях слова неотчетливы, но с трудом различаю слово: …коммунист с девятьсот четвертого… …коммунист с девятьсот второго… Вам, товарищам верным Ленина, исполнителям дела его, поклонение, восхищение поколения моего. Вам, не знавшим высокой пенсии, Вам, погибшим, как соловьи, с разорвавшимся сердцем от песни, посвящаем мы песни свои. Вы — суровые, вы — двужильные, соль эпохи и совесть ее! Мы стараемся жить, как жили вы, отвергая небытие. Я смотрю на могилы белые и в раздумии долго стою… Это кладбище в Переделкине проверяет совесть мою.

Матери

Всегда считавшая копейки. С такой зарплатой как скопить! А тут еще троих сумей-ка одеть, обуть и накормить! И ненасытная в работе, и совестлива, и чиста, живешь в стремительном полете. И доброта, как береста. Остановись! Присядь, родная! Полвека трудных позади — не лебедей красивых стая, а сердце — не мотор в груди. Отец не пьет, болезнь не мучит, мы — дети — взрослые уже. Все, как мечтала, стало лучше. Пора передохнуть душе. Но ты грустишь. Ты что-то ищешь. Хотя сама не говоришь, по тайным взглядам на детишек я понял почему грустишь. Ну что же, внуки скоро будут. Я знаю, ты не упрекнешь, когда они тебя разбудят, как мы когда-то, криком в ночь. Но это для тебя отрада. И в этом смысл природы всей… О, как беречь безмерно надо еще при жизни матерей!

«Хотя немного поздновато…»

* * *

Хотя немного поздновато, но вишням цвесть пришла пора. И, словно в мелких клочьях ваты, они встают из-за бугра. За ними в розовых бутонах готовы яблони цвести, от них куда-то по уклону бегут, как девочки, цветы. А вот несется валом снежным садов сиреневый прибой… И я опять мальчишкой резвым лечу вдогонку за тобой. Я догоняю свое чудо. Вот встретится с рукой рука! Еще рывок! Еще секунда… Но ни секунды, ни рывка. И я брожу один, притихший. И не кончается игра… А вкруг меня все вишни, вишни, которым цвесть пришла пора.

Песня

о северном городе

Этот северный город мне уснуть не дает. Он серебряным горлом серебристо поет. И звенит так привольно, как гитары струна, серебристая Волги молодая волна. Все, что буднично, серо, отступает назад. И к усталому сердцу подступает слеза. Я окно не закрою — пусть грустит этот звон, потому что с душою он сейчас в унисон. И тогда возникает, как виденье легка, словно Волга родная, но иная река. Звезд такое ж свеченье и такая ж листва, и такого ж значенья, но иные слова. Милый, северный город, мне уснуть не давай, и серебряным горлом напевай, напевай. Я окно не закрою — пусть грустит этот звон, потому что с душою он сейчас в унисон.

«Вокруг стволы, стволы, стволы…»

* * *

Вокруг стволы, стволы, стволы… Берез бедовое раздолье. Ах, что страдания твои пред их невысказанной болью! Но посмотри — не для утех обнажены их руки белы. И осыпаются, как снег с ветвей берез, лихие беды.

К. И. Чуковскому

Все ближе, все четче, как стук нарастая: «Я стекла вставляю! Я стекла вставляю!» Шагает стекольщик светло по земле и солнце весомо несет на стекле. Идет, длинноногий в усы улыбаясь: «Я солнце вставляю! Я солнце вставляю!» Однажды несчастье со мной приключилось и мною любимое солнце разбилось. Сижу и без удержу горько рыдаю… И слышу вдруг голос: «Я солнце вставляю!» Окно распахнуть торопливо спешу и солнце стекольщика вставить прошу. И снова я счастлив! И солнце — в глаза! Спасибо, родной, за твои чудеса. А голос все глуше, как стук затихая: «Я солнце вставляю! Я солнце вставляю!». Так сколько в нем света и сколько зари, чтоб каждому солнце, как сердце дарить!

Подмосковные этюды

I

Березы ствол слегка надпилен. В прозрачных каплях, как в слезах. Тропинки от высоких шпилек как будто в галочьих следах. К рукам листочки Клейко липнут, как леденцы к рукам ребят… А там, на пне широком липы, тетради с книжками лежат.

II

Деревья еще зеленые и яблоки незрелые, но чуть покраснели клены, как мальчики несмелые. И, солнечным залита светом, затихла земля в тревоге, как я в ожиданьи ответа под взглядом, вдруг ставшим строгим.

III

Среди песчаных берегов течет Москва-река. И солнца золоченый ковш черпает облака. А любопытная сосна так выгнулась вперед, что стала мостиком она, над гладью синих вод.

IV

В голубые лоскутья изрезан подмосковной земли небосклон. А над серым, усталым лесом слышны черные крики ворон. Ветер вдаль торопливо уносит паутинки прозрачных дней, и уже принимает осень предоктябрьский парад журавлей.