Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
– Мы уходим сами, как говорят у вас, подобру-поздорову... Я понимаю, что это вам неприятно, - сочувственно склонил голову Минодзума.
– Но вы не должны огорчаться. Мы будем рады видеть вас у себя на островах. Ваши деньги, ваши связи в Швеции...
– И о них вам известно!
– Японцы всегда знают о других больше, чем те думают. Разве не об этом говорят события девятьсот четвертого года?
– Минодзума выжидающе улыбался.
Стараясь не глядеть на него, чтобы не выдать свое раздражение, Яропольцев быстро прошел по комнате, остановился возле окна.
–
– С красными?
– уточнил Минодзума.
– Повторяю, во Владивостоке.
Мстислав Захарович ожидал, что японец начнет уговаривать его, но лейтенант, погасив улыбку, поднялся с кресла.
– Я тоже остаюсь во Владивостоке, господин полковник.
– С красными?
– Яропольцев не смог отказать себе в удовольствии отплатить японцу его же монетой.
– Служба, господин полковник, - официально ответил Минодзума.
– Надеюсь скоро увидеть вас.
Японец откланялся.
В прихожей громко щелкнула дверная задвижка. В комнату вернулся Голоперов. Лицо его было бледным, багровой полосой выделялся шрам.
– Ваше высокоблагородие, Мстислав Захарович, как же теперь?..
– Война продолжается, Кузьма. Мы проиграли сражение, но это не значит, что все кончено. Впереди новые битвы, к ним надо готовиться.
– Что же мы будем делать?
– Обстоятельства покажут. А сейчас иди. Раздобудь мне штатский костюм и пальто. Этакое, - поморщился Яропольцев, - чтобы попроще. Ну и себе тоже.
– До чего жаль погоны сымать!
– вздохнул Голоперов.
– Ничего. Время придет - снова наденем, - успокоил его полковник.
4
Жители Владивостока вышли на центральные улицы: Светланскую, Алеутскую и Китайскую. День был прохладный, сырой, но люди терпеливо ждали на тротуарах, возле домов.
Яропольцев чувствовал себя одиноким в разномастной толпе, среди подростков, чиновников, рабочих, крикливых баб. Стоял у стены, подняв воротник серого пальто, затенив глаза широкополой шляпой. На него не обращали внимания. Люди подшучивали над высоким узколицым мужчиной приличного вида: в черном цилиндре, при галстуке и с тростью в руке. Многие обращались к нему по имени и отчеству:
– Матвей Матвеевич, ты-то чего пришел? Нешто большевики тебе в радость? Наложат они лапу на твой магазин!
– Наложат - так хоть свои, православные, а не косоглазы плюгавые.
– Дык большевики против церкви.
– Все одно - русские. Твердую власть поставят, иностранцев попрут. Осточертело: то одни, то другие на шее сидят.
– А большевики не сядут?
– Свои легше.
На перекрестке развернул гармонь моряк - инвалид с деревянной ногой. Ему принесли табуретку, моряк сел, заиграл плясовую. Образовался круг, выскочила молодуха, дробно застучала каблуками по брусчатке.
Яронольцев изрядно продрог и хотел уже пойти домой, согреться коньяком, когда со стороны Дальзавода донесся вдруг низкий могучий гудок. Набирая силу, он поплыл над бухтой, над сопками, заставив людей умолкнуть и поворотиться на звук.
Откуда-то из
– Братцы!
– ошалело заорал моряк с гармошкой.
– Братцы, энтот адиет подумал, что ему прощальный салют дают. Во дурак, братцы!
Мстислав Захарович посмотрел на бухту. Она была пуста. Японцы и белогвардейцы увели с собой все суда. Только два крейсера с расчехленными орудиями выжидающе замерли на рейде: американский «Сакраменто» и японский «Ниссин».
Заводской гудок не смолкал. Был он настолько силен, что казалось, от него, а не от порывистого ветра лопнули и разошлись тучи над Золотым Рогом, открыв полосу голубого неба.
– Видать, войска в город вступили, - предположил тот, кого звали Матвеем Матвеевичем.
– Забастовке конец, - уверенно пояснил пожилой человек в сапогах и в солдатской шапке.
– Японцев нет, значит, отбой забастовке.
Появились какие-то энергичные расторопные люди, начали устанавливать деревянный ящик фотоаппарата на высоком штативе. Покрикивали весело:
– Расступитесь, граждане, мы из газеты! Из «Красного знамени». Бабоньки, в сторону, в сторону!
Далеко за Покровской церковью послышался неясный гул. Он постепенно приближался к Светланской улице. Отчетливее слышались приветственные крики, доносились обрывки песен.
Со стороны Первой Речки в город вступила разведка.
Яропольцев не замечал, как радуются вокруг него люди, не чувствовал толчков в тесной толпе. Он видел только красных бойцов и, как это ни странно, совсем не думал, что с их появлением отсечено его прошлое и начинается какая-то неведомая жизнь. Он с профессиональным любопытством оценивал их действия.
Конно-пешие разведывательные отряды шли быстро, не отвлекаясь, почти не отвечая на приветствия. Первый отряд занял центр города, вокзал и почту, выставил пост на пристани. Второй свернул на мыс Эгершельда. Третий и четвертый проследовали в сторону Луговой улицы, в дальний конец бухты. Сразу угадывался продуманный план, умелое руководство. Еще бы! Красный главком Уборевич и многие его помощники - бывшие офицеры, имеют хорошую теоретическую подготовку, опыт двух войн.
С острой тоской подумал вдруг Яропольцев, что он мог быть среди тех, кто ведет эти отряды, очищая от японцев последние метры родной земли. И как же это случилось: потомственный русский офицер бежал под натиском русских солдат через всю Сибирь к океану вместе с белочехами, японцами, американцами?! Это он носил форму, присланную из Англии, ел французские консервы, принимал вагоны с патронами и снарядами, на которых стояло зарубежное клеймо!
Впрочем, все правильно. Он видит перед собой не просто русских солдат, а красных солдат. Они защищают власть, которую он не может признать. Власть в корне враждебную, пытавшуюся низвергнуть его до уровня простолюдина. У него одна цель: всеми средствами бороться с этой властью, вернуть свое имущество, свои привилегии. И не важно, кто будет рядом с ним в этой борьбе: японцы, англичане, французы. Важно, чтобы они помогали ему...