Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине
Шрифт:
На больших станциях Калинин встречался с руководителями местных советских и партийных органов, беседовал с ними, решал те вопросы, которые не требовали дальнейшего изучения и обсуждения. В пути готовился к предстоящим выступлениям. И неторопливо, тщательно обдумывал речь, с которой намеревался выступить на открытии первой международной крестьянской конференции. Намечалась она на октябрь, до нее оставалось еще больше двух месяцев, но Михаил Иванович придавал ей особое значение и уже теперь, в дороге, набрасывал тезисы.
Перед собранием тружеников, перешагнувших национальные рамки, он будет говорить прежде всего о союзе
Вагонные колеса стремительно и гулко прогромыхали по железному мосту, а потом опять застучали размеренно, однообразно. Михаил Иванович прикоснулся лбом к прохладному стеклу. Поезд шел по краю крутого обрыва над быстрой пенистой речкой, пробившей себе извилистый путь среди сопок. Она резко виляла то вправо, то влево, и поезд послушно следовал ее изгибам, поворачивая порой так круто, что Михаил Иванович видел последние вагоны состава.
Сопки вокруг покрыты густой тайгой: на вершинах, озаренная солнцем, тайга зеленая, веселая; по склонам зелень постепенно голубела, переходила в синеву, а в глубоких распадках, куда солнечные лучи попадали разве что в полдень, лес казался черным, дремучим, угрюмым. Легкий, едва приметный туман стлался там.
За грядой сопок вздымались более крутые горы, каменистые вершины которых совсем не имели растительности и от этого выглядели дико и неприступно.
Речка свернула вправо и убежала, сверкая, в просторную светлую долину. Появились деревянные дома, среди которых выделялось кирпичное здание под железной крышей. Лохматая собака понеслась рядом с вагоном, отставая. Стреноженные лошади лениво подняли головы, проводили взглядами поезд. Вот мужики с топорами возле нового сруба. Бабы в белых платочках около телеги.
Все промелькнуло, скрылось, и вновь надвинулась лохматая стена тайги, снова встали обочь дороги крутобокие сопки с каменистыми осыпями. Михаил Иванович думал о том, как трудно было прокладывать здесь первые тропы тем отважным россиянам, которые три века назад шли на восток.
Это ведь поездом десять суток пути, а сколько требовалось времени, чтобы добраться сюда на подводе, да не в одиночку, а с женой, с детьми, с коровой, со всем скарбом. От Архангельска, от Пензы, от , Вологды, с родного Верхневолжья двигались сюда вслед за казаками-землепроходцами упорные, смелые мужики. По нескольку лет проводили в пути. Наконец ,приглядев удобное место, ставили сперва прочный крест из тяжелой лиственницы, возле него начинали рубить избы, возводить пристройки. Боролись со зверьем, с гнусом, раскорчевывали тайгу, отвоевывая у нее пашни и покосы. Страдали от морозов, от голода. Год за годом корнями врастали в эту неуютную, но щедрую землю, обихаживали ее, обстраивали. Охотники да рудознатцы проникали в самые труднодоступные уголки. И так - до самого Тихого океана. Недаром еще Ломоносов сказал в свое время, что могущество России будет прирастать Сибирью.
На здешних просторах каждый
Не пройтись ли по вагонам? Размяться, посмотреть, словцом перекинуться?
Осторожно перебрался из тамбура в соседний тамбур. Под ногами стремительно мелькали шпалы, синевато светился укатанный рельс. Дежурный боец вытянулся по уставу при виде Калинина, в глазах укоризна: разве можно ходить при такой скорости?
В коридоре Михаил Иванович остановился передохнуть. Из полуоткрытой двери предпоследнего купе слышался громкий разговор, судя по смеху - веселый:
– С летчиками у нас особые счеты! Их к нам словно магнитом тянет, - узнал Калинин голос представителя ГПУ, одного из ветеранов «Октябрьской революции». Этот представитель ездил, пожалуй, во все рейсы, занимался разбором судебно-карательных дел. Молчаливый товарищ, а сейчас пуще всех разошелся: - Первый раз нас возле Минска бомбили. Только подкатили к городу, только начали митинг, а уж он тут как тут! Но ничего, обошлось. А второй раз дело было весной двадцатого года...
– В мае, - уточнил кто-то.
– Да, в мае, когда Первая Конная на польский фронт перебрасывалась. Приехали мы в Тальное на нескольких пролетках, и начался смотр шестой кавалерийской дивизии. Буденный спешил своих конников, выстроил их плотными массами так, что в центре получился свободный четырехугольник. В нем тачанка, а на нее, как на трибуну, поднялся Михаил Иванович. А мы, соответственно, вокруг тачанки.
– Еще женщина с нами была. Стройная, красивая.
– Остроумова, стенографистка наша...
– Ладно, про самолеты давай.
– Не спеши, до Благовещенска еще далеко, все переговорим. Ну, значит, начал Михаил Иванович свою речь, и тут как раз слышим - гудит! Над самыми головами прошел, чуть-чуть кубанки с бойцов не посшибал.
– Звезда красная на крыльях была.
– В том-то и дело, замаскировался под нашу машину. Всем бы рассыпаться да стрелять, а от своего какая угроза? Никто и ухом не повел, а летчик этим воспользовался. Повернул - и давай из пулемета строчить! Как дождь сверху. Местные жители, которые вокруг строя толпились, такого деру дали - никакой самолет не догонит! А бойцы ни с места. Сразу команда, все вскинули винтовки и по врагу залпами...
– А Калинин?
– перебил рассказчика молодой голос.
– Так на тачанке и остался. Пальба, дым, крики, а он хоть бы что. И мы рядом торчим...
«Вот как это выглядело тогда со стороны», - подумал Михаил Иванович. Вообще-то он чувствовал себя в тот раз очень неважно. Дурацкое было положение. Красноармейцы на коварство врага отвечали пулями, а он был лишним человеком, в кармане нет даже револьвера. Спрятаться, кроме как под тачанку, некуда, да и кто же позволит себе прятаться на глазах целой дивизии?! Так и стоял, ожидая: или пуля попадет, или самолет отгонят.