Первый русский национализм… и другие
Шрифт:
Последняя фраза представляется ключевой для понимания цели Аксакова – связать славянофильскую социально-политическую доктрину в том виде, в каком она выразилась в статьях покойного брата, с современной ситуацией, то есть реализовать ту задачу, которая была общей для всей публицистической деятельности Аксакова: представить славянофильство не как мертвое учение, а исходя из него оценивать и осмыслять все ключевые вопросы современности. В то же время Аксаков стремился представить свои взгляды (разделяемые в данном случае Ю. Ф. Самариным) как дополнение, уточнение взглядов брата – в действительности осуществляя их качественную трансформацию и сознавая это [34] . Если К. С. Аксаков противопоставлял в своих работах, написанных в 1848 году и после, «Землю» и «Государство», отстаивая тезис о «негосударственности» русского народа, его неполитичности, то И. С. Аксаков, вводя третий
Ю. Ф. Самарин, отзываясь на публикацию статей, писал Аксакову 13 мая 1862 года:
«Они превосходны, и я должен тебе сказать, что, читая их, я удивился тому, что никто из нас до сих пор не догадался осветить эту сторону вопроса. Именно потому, что она оставалась до сих пор в тени, коренному разномыслию между нашими и не нашими примешивались недоразумения, которые теперь отпадают» (цит. по: Цимбаев, 1986:2 19).
Фактически Аксаков мог настаивать на «неполитическом» характере «общества» в своей интерпретации лишь путем крайнего сужения понятия «политического», сводя его до «деятельной, политически организованной власти» (Аксаков, 1891: 46) и тем самым, формулируя тезис о формировании политического и гражданского общества, избегать требований политического характера. Концепция И. С. Аксакова предполагала «нормализацию» русской истории – как некий «третий» путь между западническим видением и традиционным славянофильским, одинаково акцентировавших петровский разрыв, лишь расходясь в оценке его и его последствий. Вместо абсолютного противопоставления допетровской Руси и петровской России Аксаков мыслит «петербургский» период русской истории как диалектическое противоречие, логически необходимую стадию развития – тем самым сближаясь, в частности, с «почвенниками», группировавшимися вокруг петербургского журнала «Время», издававшегося братьями Достоевскими (характерно, что после публикации цикла статей об обществе критика «Дня» на страницах «Времени» смолкает [35] ).
В практическом плане трансформация славянофильской доктрины, осуществленная Аксаковым, позволяла явственно выразить и сформулировать, избегая открытого политического конфликта, требования значительной части либеральной общественности. Умеренный либерализм, выступая за предоставление широких прав местному самоуправлению и одновременно поддерживающий самодержавие, воспринимая его как силу, противостоящую угрозе аристократического конституционализма, силу, способную проводить масштабные реформы либерального содержания [36] , получил себе в концепции Аксакова достаточно полное выражение, что подтверждается распространенностью славянофильских настроений в земской среде вплоть до революции 1905 года (см.: Соловьев, 2009; Шелохаев, 2010). В таком качестве статьи Аксакова и были восприняты высшими кругами правительства – отзыв о 4-й статье цикла попал в так называемое царское обозрение печати, 5-я и 6-я статьи были отосланы Московским цензурным комитетом в Петербург, где подверглись рассмотрению самим императором – и если 5-я статья еще была пропущена с некоторой правкой, то 6-я подверглась безусловному запрещению (Бадалян, 2011; Тесля, 2012а).
Дискутируемым остается вопрос о дальнейшем изменении учения И. С. Аксакова об обществе: согласно Н. И. Цимбаеву, «в 1865 г. Аксаков отказывается от всяких надежд на “общество”. <…> Разочарование в “обществе” и превознесение охранительной силы народа означали отказ от теории, сформулированной в 1862 году» (Цимбаев, 1978: 206–207). Е. Б. Фурусова «оспорила это утверждение, указав на неоднократные обращения Аксакова к теории “общества” в 1880-е гг.» (Бадалян, 2011: 103; Фурусова, 2006: 160–161). По нашему мнению, более обоснованной выглядит позиция Е. Б. Фурусовой: «разочарование» Аксакова в «обществе» связано с тем, что того «общества», которое он считал готовым возникнуть, не оказалось – вместо быстрого движения предстоял медленный процесс формирования общества, но общие контуры концепции были сохранены. Так, в 1881 году Аксаков писал:
«Нам
Не претерпела существенных изменений и политическая цель. Когда весной 1881 года Аксаков задумал издать сборник своих статей из газеты «Русь» (с прибавлением новой статьи «Царь и земля»), озаглавленный «Взгляд назад» (Фетисенко, 2012:154), то К. Н. Леонтьев, оказавшийся его цензором, так суммировал взгляды автора:
«Самодержавный Царь и Земство – больше ничего, или почти ничего. Все посредствующее (т. е. вся или почти вся администрация) должно исчезнуть, “атрофироваться”, как выражается автор. <…> Управлять “по-Божьему” способны только два элемента – “мир” и “Царь”. <…> Государству останутся только те отрасли управления, которые не могут быть дробимы. Государственное хозяйство, внешняя оборона, сношения с чужими странами, государственное законодательство и т. д.» (цит. по: Фетисенко, 2012:178).
Разумеется, это текст, прочитанный глазами человека, к тому времени ставшего принципиальным противником И. С. Аксакова – однако от этого ставшего читателем еще более внимательным и вдумчивым. Соглашаясь, что Аксаков является противником конституции, Леонтьев отмечает:
«Как же не счесть планом глубочайшего переустройства такой план реформ, при осуществлении которого самые существенные проявления власти – забота о сборе податей и ответственность за политическую безопасность [37] – перейдут вполне в руки Земства? Такое “изменение”, пожалуй, еще радикальнее всякой непрочной и поверхностной, центральной конституции, не касающейся до корней народной жизни» (Фетисенко, 2012: 179).
Существенным образом изменив и конкретизировав учение своего брата, Иван Сергеевич Аксаков создал достаточно отчетливую концепцию «неполитического либерализма», где постоянное указание на «неполитичность» могло повторяться и утверждаться лишь за счет предельно суженного понимания «политического», высвобождая тем самым пространство для складывания политического общества как пространства оформленного общественного мнения.
Герцен и славянофилы
Классическое противостояние «западников» и «славянофилов» многократно становилось объектом специальных исследований. В гораздо меньшей степени изучено славянофильство как интеллектуальное и политическое направление – если раннему («классическому») славянофильству посвящена масса работ, то история последующих десятилетий отражена в куда меньшем числе исследований (Державин, 1939; Дудзинская, 1983; Порох, 1971; Порох, Порох, 1986; Рамишвили, 1957a; Рамишвили, 1957b). Соответственно, и проблема интеллектуального и социального взаимодействия и взаимовлияния Герцена и славянофилов преимущественно изучалась в рамках 1840-х годов, тогда как более поздние контакты оставались в тени. В данной работе мы предпримем попытку кратко проследить взаимоотношения Герцена и членов славянофильского кружка на протяжении всего периода их контактов, полагая, что данная «удлиненная» перспектива позволит выявить аспекты, ранее остававшиеся в тени.
В Москве (1842–1846)
Когда весной 1842 года Герцен вернулся из второй (новгородской) ссылки в Москву, он застал лагеря славянофилов и западников вполне оформившимися – отсутствовав в Москве восемь лет, он пропустил большую часть идейных боев и разногласий, весь сложный процесс образования направлений, оказавшись в ситуации, когда основные линии размежевания были прочерчены, симпатии и антипатии вполне определились, хотя представители обоих направлений все еще поддерживали довольно тесные отношения между собой, оставались частью одного московского круга. Что касается самого Герцена, то его интеллектуальные симпатии и дружеское общение однозначно определяли принадлежность писателя к западничеству. При этом по своему характеру он не мог быть просто участником – ему необходимо было занять положение лидера направления, по крайней мере московского крыла (главенствующая роль Белинского безоговорочно обеспечивалась его журнальным статусом) (см.: Малиа, 2010: гл. 12–13).