Первый шпион Америки
Шрифт:
— И на какую разведку я работаю?
— На немецкую, — ни секунды не сомневаясь, проговорил полковник. — Все красивые женщины в России работают на немцев.
Он вытер рот салфеткой и победно откинулся на спинку стула. Мура попыталась улыбнуться, но у нее не получилось. Возникла напряженная пауза.
— Это плохая шутка, Рей, — сказала она.
— Графиня, вы так реагируете, словно вас разоблачили. Признаюсь по секрету, я тоже шпион. Мы все на положении шпионов в этой стране! — радостно возгласил полковник. — Если мы не помогаем большевикам, то мы все тут соглядатаи и шпионы. Только вот секреты продавать некому!
— Ах, вы в этом смысле, —
— Я во всех смыслах. Ленин мне лично говорил: «Вы думаете, я германофил? Ни в коем случае! Но что делать, когда вор приставляет к горлу нож и говорит: кошелек или жизнь? Я, естественно, отдаю кошелек. Так и с немцами! Что лучше — оккупация или относительная свобода? Ведь ваши американские империалисты не бросятся нас спасать. Они будут сидеть в своих многоэтажных особняках и сочувственно вздыхать. А что нам от их вздохов?! А когда мы, спасая себя, заключили мир, то все закричали: «Предатели! Позор! Ату их!» И ведь он прав! — запальчиво заговорил полковник, весьма ловко соскользнув с опасной темы про шпионов.
«А Рей не так глуп, как любит иногда показаться, — подумал Каламатиано. — Он хотел проверить, кто как прореагирует на его шутку, и получил весьма разнообразную пищу для размышлений. Особенно относительно Муры».
— А вы знаете, что на Лубянке каждый день расстреливают? — спросил Локкарт.
— Только та революция чего-то стоит, которая умеет защитить себя от врагов, — не задумываясь, ответил полковник. — Это сказал мне Ленин, и он прав!
— Я чувствую, вы скоро запишетесь в большевики, — уколола его Мура.
— Если правда и правота на их стороне, то я не буду кривить душой только потому, что они кому-то не нравятся. Черт возьми, люди в один миг смели весь старый хлам и решили строить новое общество без всяких религиозных, национальных и прочих предрассудков. Все равны От рождения! Это же замечательно. Власть народу! Как в Древней Греции, но без рабов, без обездоленных, неужели вы не понимаете?! Или вас держит ваша проклятая собственность: особняки, акции, привилегии, закрытые клубы только для аристократов, пэров и черт знает еще кого! Мы обедали с Лениным, ели то, что ест рядовой красноармеец, охраняющий Кремль. И это прекрасно! «Творчество в массы!» — говорят большевики. Что, не удивительно?! Ленин читает стишки старых поэтов и боится признаться, что не понимает футуристов. Где еще вы такое видели?!
Робинс сел на своего конька и минут двадцать, размахивая вилкой, доказывал, что идеи Ленина скоро завоюют весь мир. Локкарт, который постоянно общался с полковником и знал наизусть его тирады, устало посматривал по сторонам. Мура откровенно скучала. В больших дозах поклонник новой власти становился утомителен. Лишь Жак Садуль смотрел на неутомимого полковника с восхищением. Он безоговорочно разделял его идеи и в душе считал себя социалистом. Посланный в Россию министром вооружений Альбером Тома, входящим в правительство Клемансо от социалистической партии, капитан Садуль бомбардировал своего шефа настойчивыми посланиями, требуя от Франции помочь Ленину расправиться с немцами, которые насильно навязали ей позорный Брестский мир. Он. как Локкарт и Робинс, был также вхож к Ленину и Троцкому, считая себя не наблюдателем, а другом новой власти. Поэтому темпераментная речь полковника подвигла и его сказать свое слово.
— Мы первыми должны не на словах, а на деле доказать свои симпатии Ленину. Хватит говорить, Рей! Большевики это умеют не хуже нас. Мы обязаны совершить поступок! Надо начать действовать,
— Что вы предлагаете? — не понял Локкарт.
— Я предлагаю, во-первых, нам объединиться, бросить клич всем, кто с нами солидарен, найти средства и создать свой интернациональный боевой отряд, который Троцкий смог бы послать на Западный фронт, чтобы воевать с немцами. У меня есть военный опыт, я бы мог возглавить такой полк. Пара крепких сражений, и немцы побегут, задрав хвост!
— Молодец! Правильно! — поддержал Робинс.
Локкарт чуть не задохнулся от гнева, слушая эти ребяческие рассуждения, и от кого — профессионального военного, который успел побывать на фронте и понюхать пороха! Роберт никак не ожидал от Жака, которого считал своим другом, столь наивных рассуждений. Но дипломат не стал выплескивать гнев наружу, а лишь недоуменно посмотрел на своих друзей.
— Мы дипломаты, господа, а не штатные боевики, и в какой-то степени каждый из нас представляет здесь свою страну, у которой есть определенная политическая линия в отношениях с Советской Россией. Мы можем быть ею недовольны, можем указывать нашим высоким политикам на ее бесперспективность, но впадать в анархию и действовать на свой манер — это уже нонсенс! Большевики даже своих анархистов поколотили, и мы с вами, я надеюсь, им не уподобимся.
— То есть, иными словами, вы, Роберт, призываете сидеть и ждать у моря погоды, наблюдая, как немцы измываются над нашими русскими братьями? Мы дождемся, что Людендорф оккупирует Москву и мы побежим отсюда, как крысы с тонущего корабля! — сдерживая волнение, проговорил Садуль. — Вы этого хотите?!
— Так оно и будет! — заявил Робинс и, тяжело вздохнув, бросил салфетку на стол, оглянулся по сторонам, достал зубочистку и стал ковыряться в зубах. — Ты почему не ешь. — удивленно спросил он Каламатиано, который даже не притронулся к отбивным. — Замечательные телячьи отбивные! Я проглотил и еще хочу заказать порцию. Господа, кто еще хочет отбивных?
Но никто не откликнулся. Мура съела два маленьких кусочка и отодвинула тарелку. Перед отбивными была икра с блинами, жирный балык севрюжки, все наелись до отвала.
— Я облечен ответственностью перед своим правительством и не могу делать того, что пойдет ему во вред, — твердо заявил Локкарт. — И потом, Жак, эта игра в воину просто ребячество! Наши страны четвертый год воюют и не могут одолеть прусскую военную машину, а вы хотите испугать их каким-то сумасшедшим интернациональным отрядом.
— Это будут воевать не сумасшедшие, а одержимые новой социалистической идеей люди! — горячо возразил Садуль. — И поверь мне, каждый из них будет драться за десятерых. И этот, как ты называешь, сумасшедший отряд будет наводить больший страх и панику на немцев, нежели несколько отборных французских дивизий.
Спор разгорелся с новой силой. Робинс, не найдя официанта, чтобы заказать вторую порцию отбивных, врезался в интеллигентские словопрения Жака и Роберта, как танк, сминая на всем ходу все хлипкие заграждения Локкарта и яростно поддерживая французского капитана. Безумные глаза Рея засверкали молниями, и даже Садуль поутих, уступив ему арену боевых действий. Мура с мольбой посмотрела на Ксенофона Дмитриевича, призывая его вмешаться, утихомирить буяна и прекратить глупую битву. Ес явно тяготили эти политические страсти. Она поморщилась, потерла пальчиком висок, оглянулась с тоской по сторонам, выглядывая цыган, но они, как правило, начинали свой разноцветный бал ближе к полуночи.