Первый шпион Америки
Шрифт:
— Но какая была нужда так спешно расстреливать этих заблудших? — с мрачной миной спросил он в автомобиле Якова Христофоровича.
— 23 апреля приезжает Вильгельм Мирбах, немецкий посол, — простодушно ответил чекист. — Ленин приказал навести порядок в столице.
— Велика важность, граф Мирбах! — воскликнул Робинс.
— А вот становится великой важностью! — лукаво улыбнувшись, отозвался Петерс. — Судя по всему, этот мир не временный и подписан надолго. А вы крепко задумайтесь, господа союзнички, в каком интересном положении можете в один прекрасный момент оказаться…
Это предупреждение Петерса и его кровавые старания в честь прибытия графа Мирбаха произвели на Локкарта большое впечатление. Пока немцы вели себя нагло,
Еще неделю назад Роберт с воодушевлением слушал Троцкого, Ленина, Чичерина, слал в Лондон шифрограммы об их уме, прозорливости и политическом опыте. Так же, как и Робинс, он готов был поверить, что Брест-Литовский договор всего лишь фикция, вынужденная мера и что стоит помочь русским в борьбе с немцами, как они тотчас же ответят взаимностью.
Локкарт передал Троцкому перехваченную англичанами директиву Людендорфа, уже после подписания Брест-Литовского договора, в которой говорилось: «Решающее значение имеет для нас отвоевать верное место в российской экономической жизни и монополизировать ее экспорт. Все русское зерно, безотносительно к русским нуждам, должно быть экспортировано в Германию, Россия должна быть обескровлена, ее надо заставить связать свое существование с Германией».
Троцкий был оскорблен до глубины души, схватил шифровку и побежал советоваться с Лениным.
— Мне подождать? — спросил Локкарт.
— Да, посиди, — кивнул наркомвоенмор. — Я велю принести тебе чаю…
Милая черноволосая девушка с короткой стрижкой и большими раскосыми глазами принесла Роберту стакан чая и два сухарика. Дипломат поблагодарил ее, заметив во взоре особенный интерес к своей персоне. Раньше он не замечал в секретариате Троцкого барышень, видимо, она кого-то подменяла, а может быть, трибун революции решил внести разнообразие в свой спартанский распорядок. Если б не Мура, Локкарт даже позволил бы себе поухаживать за этой красивой революционеркой.
Троцкий вернулся через полчаса.
— Я могу это оставить у себя? — спросил он, держа в руке листок с шифровкой.
— Да, у меня есть копия. Что сказал Владимир Ильич?
— Почти ничего. Он сказал, что его уже информировали о такой жесткой позиции генерала в отношении России. Но Людендорф еще не все правительство, есть император Вильгельм, который придерживается другой точки зрения.
— Но Людендорф…
— Я знаю! — оборвал Локкарта Троцкий, резко поднялся и, выглянув в приемную, тоже попросил чаю. — Я понимаю ваши настроения, господин Локкарт. Поверьте, мне куда приятнее было бы иметь дружеские отношения с вашей страной или Америкой. Но я понимаю и Ильича. Ваш Ллойд-Джордж осторожничает. Он послал вас в нашу страну, даже не наделив никакими полномочиями, хоть вы и утверждаете, что он доверяет вашему мнению. Но что оно, как не мнение частного лица?
Троцкий ударил в самое больное место Локкарта. Он действительно приехал по просьбе премьер-министра и фактически на старых правах московского генерального консула, в ранге которого он состоял до революции. Правда, после его спешного отъезда летом 1917-го Лондон назначил нового консула в Москву, Бейли, но тот сразу покинул старую столицу, едва произошел большевистский переворот.
И хотя Локкарт постоянно посылал министру иностранных дел Великобритании Бальфуру шифровки о положении дел в России, информируя его и Ллойд-Джорджа о переговорах с Лениным, Троцким, Чичериным и как бы подводя к тому, что хорошо бы обозначить его дипломатический статус на этих переговорах, но премьер-министр и Бальфур деликатно отмалчивались, точно этой проблемы не существовало. Роберт понимал, что присылка верительных грамот автоматически означала бы признание Англией нового государства — Советской России и ее большевистского правительства, что в существующей ситуации было невозможно, и не только из-за подписания договора Ленина с немцами: старую консервативную Европу не устраивала сама коммунистическая идеология новой власти. Вторая Парижская Коммуна, которую провозгласил Ленин в России, вызывала у всех содрогание. Нормальный обыватель видел за этим гильотины и потоки крови. Ленин с усмешкой пообещал, что гильотин не будет, а 25 октября, в первый день свершения революции, Лев Каменев, сподвижник Ильича, проташил через Второй съезд Советов решение об отмене смертной казни. Ленина в этот момент на съезде не было. Когда он появился и узнал об этом, то сразу же отругал Каменева за глупую инициативу.
— Но ты же сам не раз говорил, что новая власть — это та же Парижская Коммуна, только без гильотин, — недоуменно заметил Каменев.
— Мало ли что я говорю?! — возмутился Ленин. — Нельзя же, батенька, все понимать так буквально! Если мы провозгласили, к примеру, лозунг: «Земля — крестьянам!», то выходит, что мы завтра же должны будем раздать ее всем подряд в собственность. Но если мы так сделаем, то тут же породим миллионы мелких собственников, а такая мелкобуржуазная стихия и порождает капитализм ежесекундно, ежечасно и в массовом масштабе. И через два месяца эта армия кулаков задушит революцию. Вам, социалисту с большим стажем, просто стыдно не знать таких элементарных вещей!
Локкарт услышал эту историю от самого Каменева, с очаровательной женой которого, работавшей в Наркомпросе, он был знаком еще со старых времен. И хоть Роберта многие знали в Москве, помня его на посту генконсула, но отсутствие дипломатического статуса создавало множество неудобств. Все принимали его и разговаривали с ним как с частным лицом. И Троцкий, подчеркнув это, вежливо дал понять, что не может всерьез прислушиваться к его мнению и приводить в качестве аргумента в разговорах с Лениным.
— Фактически вы и ваши коллеги, я имею уже в виду послов Франции, Америки и других стран Европы, которые сидят в Вологде и не хотят ехать в Москву, устранились от диалога с нами, а нежелание английского и французского крейсеров покинуть Мурманск, несмотря на все наши просьбы, и присутствие двенадцати тысяч солдат десанта — все это создает более чем странную ситуацию…
— По моим сведениям, тысяча двести солдат, — уточнил Локкарт.
— По нашим — двенадцать тысяч. — Троцкий закурил папиросу, в упор посмотрев на него пытливым взглядом. — Создастся такое ощущение, что вы не хотите диалога, вы пытаетесь нас запугать языком ультиматумов: или мы вступаем в войну с Германией, или вы объявляете нам войну лишь на том основании, что мы заключили с немцами мирный договор. Но мы же заключили не союзнический договор, мы же не перешли на их сторону. Мы только заявили, что не в состоянии воевать ни на чьей стороне: экономика страны разрушена, народ устал, мы выдохлись. А вы твердите свое: или — или! И всеми возможными способами хотите снова втянуть нас в кровавую европейскую бойню.