Первый шпион Америки
Шрифт:
— Мы хотим сегодня сс закончить, Лев, — выдержав напор наркомвоенмора, устало проговорил Локкарт. — И не мы втянули в нее Россию. Не мы заставили вас подписать грязный и бесправный договор с Германией, в результате которого уже нет той великой России, которой она была. Не мы втягиваем вас в гражданскую войну. Я вижу в этих обстоятельствах только один выход: не превращение войны империалистической в гражданскую, а именно этот лозунг, выдвинутый Лениным, сше вчера украшавший вашу партию, ныне грозит превратил ься в жуткую братоубийственную явь, а наоборот — доведение мировой войны до победного конца. И это сослужит вам две службы: примирение с собственным народом и признание вашей власти перед мировым
Локкарт умолк. Молчал и Троцкий, который в душе был согласен с доводами своего собеседника, Роберт это чувствовал.
— Ну хорошо, к примеру, я согласен. — Троцкий закурил, жадно глотая дым. — Допустим, я берусь убедить своих товарищей, того же Ильича. Но он резонно спросит: а что взамен готова предложить Антанта? Какую помощь? Мы с вами сейчас сидим и философствуем, как две девицы на выданье: если б да кабы! Пусть кто-нибудь приедет с реальными полномочиями и скажет: мы даем вам то-то и то-то, мы поможем с хлебом, углем, паровозами, керосином. Такие-то сроки, такие-то объемы. Вот тогда возникнет реальный разговор. А что сейчас? Болтовня, от которой народ уже стонет. А что касается выбора, то мы свой уже сделали полгода назад. Мы ни с вами, ни с немцами, мы против вас. Против всех на данный период.
— Это глупость, — помедлив, сказал Роберт. — Нельзя идти против всех.
— Джордано Бруно, Галилей, Коперник… В истории человечества были примеры, когда один шел против всех и на его стороне оказывалась правда. Даже если нам суждено погибнуть, мы не отступим. У вас есть выбор: идти с нами или против нас. Еще не поздно, Роберт, лично вам это сделать. А пойдете против — погибнете!
Троцкий умел убеждать. Локкарт ничего не мог ему возразить: наркомвоенмор прав. И Клемансо, и Вильсон, и Ллойд-Джордж выжидали, ничего не предлагая, а только требуя от России одного: выполнения союзнических обязательств. И крейсеры в Мурманске — это в какой-то степени и способ давления, попытка шантажа.
— Вы умный человек, Роберт, и я понимаю, что от вас многое не зависит. Политика вообще грязное занятие. Вы обернуться не успеете, как вас обольют грязью, подставят те, кто сегодня распинается вам в любви. Ильич верно говорит: надо учиться быть жестоким. Наука жестокости для политика одна из главных. — Наркомвоенмор блеснул кругляшками пенсне. — Мы сейчас сидим и беседуем, как добрые товарищи, а завтра вы возьмете и нож мне в спину воткнете, несмотря на всю интеллигентность. И так может быть.
— Я этого не сделаю, вы знаете! — твердо сказал Локкарт.
— Не зарекайтесь. Так уже не раз было. Вот такие, как вы, интеллигентные, чаще всего и убивают… — Троцкий снял пенсне, прикрыл воспаленные глаза и, казалось, на мгновение отключился, задремал. Потом открыл их и как-то холодно, по-чужому взглянул на Роберта: — Извините, но меня ждут дела…
Троцкий спал по четыре-пять часов в сутки, как и все остальные. Локкарт проклинал себя за беспомощность, он шифровал одно донесение за другим, пытаясь убедить Бальфура и Ллойд-Джорджа в том, что с Троцким и Лениным еще можно обо всем договориться и он уже вырвал из Троцкого обещание переубедить Ленина и пойти на союз с Антантой, но теперь нужны конкретные предложения помощи новой России, необходимы срочные переговоры на более высоком уровне. Немедленно. Завтра.
В ответ же приходили все более и более сдержанные телеграммы, точно
6
Они сидели в уютном французском кафе «Трамбле» на Цветном бульваре. Из французских закусок имелся небольшой выбор сыров и паштетов, и Каламатиано попросил сделать по тарелочке ассорти того и другого, а также принести селедочку в винном соусе и отварную картошку и сибирские пельмени. Последние три блюда заказал гость, которому Ксенофон Дмитриевич предоставил такое право, и Ефим Львович, пробежав презрительным взглядом карту пуассонов, то бишь рыбных деликатесов под разными экзотическими соусами, предпочел блюда простые, но содержательные.
— А соусы принесите, — добавил Ефим Львович. — И провансаль ваш, и лотарингский, и бешамель, мы попробуем… Может быть, кое-что и подойдет к пельмешкам.
Официант недоуменно посмотрел на Каламатиано, который по внешнему виду и манерам внушал ему больше доверия: как понимать сию донельзя глупую просьбу этого военного человека, сидящего к тому же за столом в шинели?
— Принесите эти три соуса, — улыбнувшись, кивнул Ксенофон Дмитриевич.
— А к пельменям обязательно еще горчицу, перец, хрен и уксус! — напористо произнес Синицын, и официант снова округлил глаза. — Я что-то непонятное сказал? — заметив эту гримасу и побагровев, с обидой спросил подполковник.
— Я принесу. — Гарсон из русских светских мальчиков вежливо наклонил голову и, не встретив более никаких предложений, удалился.
— Сопливый русский щенок, — посмотрев ему вслед, проговорил Ефим Львович, нервно разглаживая указательным пальцем густые рыжеватые усы, тяжелой подковой застывшие на мужественном широкоскулом лице. — Померз бы он в галицийских болотах да поел бы два года подряд мерзлой шрапнели вперемешку с пороховой гарью, не корчил бы тут глупые рожи из-за того, что клиент недостаточно тонко различает соусные оттенки. А то выкормили его, взлелеяли на чистых простынях, вот он и крутит хвостом. А на вид щенок щенком, даже в кобели еще не вышел.
Из выпивки они взяли пока бутылку анисовой, тут интересы обоих сошлись. Подполковник тоже предпочитал этот сорт. Опять же и для здоровья полезно.
Ефим Львович расстегнул воротник гимнастерки и, осмотревшись, снял шинель, отнес ее в гардероб. Его немного познабливало, он никак не мог оправиться от жестокого гриппа, которым переболел в марте, перенеся его на ногах, и поначалу не хотел раздеваться. Нов кафе оказалось тепло. За соседним столиком сидели две полнотелые девицы с обнаженными плечами, напоминающие дородных русских купчих, с прыщавым кавалером в гимназическом мундире, пили шампанское и ели мороженое. Лишь присмотревшись к ним, Каламатиано понял, что обоим нет и двадцати, но из-за своей телесной пышности они выглядели тридцатилетними матронами.
— Все напоказ и на продажу, — презрительно заметил Синицын, оглядев их. — Я думаю, до таких немало охотников сыщется!
И он оказался прав. Не прошло и получаса, как девицы ушли следом за двумя респектабельными старичками. Договаривались, видимо, через официанта и вышли поврозь, соблюдая политес, соединившись лишь за дверями кафе.
С Синицыным Каламатиано познакомился еще до революции. Он закупал для российского Генштаба партию новейших оптических приборов: трубы, полевые и морские бинокли, фотографические аппараты. Поскольку заказывал Генштаб, то с Ксенофоном и контактировал Ефим Львович, дотошно выясняя все детали этой сделки.