Первый шпион Америки
Шрифт:
Каламатиано взглянул на полковника и понял, что бешеного быка, каким Рей вдруг ворвался в спор, удержать невозможно. Он не остановится, пока не выговорится или не появится официант. Из-за его рокочущего баритона Ксенофон Дмитриевич не мог даже переброситься парой слов с Мурой, дабы хоть чем-то развлечь ее.
— Ну все, я сдаюсь, — заметив утомленный взгляд Марии Игнатьевны и улыбнувшись, поднял вверх руки Локкарт. — Я признаю отчасти правоту вашей позиции, но остаюсь, как говорится, при своих интересах…
— Нет! — взревел Робинс. — Нам не нужна эта половинчатость…
— Я — за, но не согласен со своим мнением! — сумел выстрелить
«Они, пока не съедят бедного англичанина, не успокоятся», — с грустью подумал Каламатиано.
— Ты должен сегодня сказать «да» этому предложению Жака! — настаивал полковник.
Локкарт поморщился. Мура с мольбой посмотрела на возлюбленного, призывая его к капитуляции, и Роберт кашлянул, поскольку полковник еще запыхтел сигарой, окутывая всех густыми клубами дыма.
— Хорошо, я согласен, — проговорил Локкарт.
— Пожмите с Жаком друг другу руки и дайте мне слово, что такой отряд к июлю будет! Я сам приеду, чтобы сражаться в нем.
— Хорошо, договорились! — кивнул Роберт.
— Пожмите друг другу руки! — приказал Робинс.
Жак и Роберт пожали друг другу руки.
— И ты, Ксенофон!
Каламатиано безропотно и вяло пожал руки Локкарту и Садулю.
— А теперь дайте слово, что вы создадите такой отряд! — потребовал Рей.
— Но это, честное слово, господа, просто смешно, — начал было Локкарт, но Мура легко сжала его локоть.
— Я обещаю! — проникновенно сказал Садуль.
Робинс обратил свой взор к Локкарту, но Роберт не собирался давать глупых обещаний, заведомо зная, что исполнять их не намерен. Мария Игнатьевна уже чувствовала, что начнется второй раунд этого дурацкого поединка, и с мольбой посмотрела на Локкарта.
— Ну хорошо, я обещаю, раз ты этого хочешь, Рей, но в душе я…
— Бобби, я тебя умоляю! — мученически выговорила Мура. — Давайте лучше выпьем, господа!
— Ура! — рявкнул полковник с такой мощью, что с соседних столиков стали на них оглядываться.
— Мы привлекаем внимание» — проговорила Мура.
— Вот и прекрасно! В этом и состоит блестящая идея Жака: привлечь к России, к Ленину взоры всех передовых людей мира! И тогда паршивые немцы запрутся в свой Рур и будут жрать каменный уголь! — Робинс расхохотался, радуясь своей шутке. — Выпьем за это, господа! А ты, Ксенофон, свидетель и вдохновитель этой идеи! Поэтому, как только кто-то из них забудет, что должен создать отряд, ты приходи в четыре часа ночи, поднимай его с постели и тычь мордой в свое обещание. Мы все кровью расписались под ним! Ура! — уже более спокойно сказал Рей.
— Ура! — поддержал его капитан Садуль.
Все выпили. Откуда-то возник официант, которого полковник сурово отчитал за то, что тот так поздно принес водку и шампанское: они даже не смогли выпить по полной за важную идею. Робинс отпустил его, заказав себе порцию отбивных и приказав ему неотлучно находиться рядом. Полковник снова наполнил рюмки и фужер Муры, которая пила шампанское, заставив всех выпить еще раз уже за то историческое событие, которое произошло в «Яре».
— История украсит фасад этого ресторана мемориальной доской, на которой будут написаны наши имена! — пророчески произнес Рей.
— И мое тоже будет? — не без иронии спросила Мура.
— А как же! — заулыбался Робинс.
Мура, пригубив бокал, положила ладонь на руку Локкарта и нежно заглянула ему в глаза: она уже поняла, что выхода цыган ей не дождаться. Роберт кивнул в ответ.
—
— Да вечер только начинается, ребята! — воскликнул Робинс. — Кто знает, когда теперь увидимся.
— Как это — кто знает?! — поднимаясь, удивился Локкарт. — Ты же приедешь воевать в наш отряд.
— Обязательно! — отрапортовал Робинс.
Они дружески обнялись. Роберт крепко пожал руку Каламатиано.
— Мы снимаем квартиру в Хлебном переулке, дом 19, — сообщил Локкарт. — Заходите, будем рады.
— Обязательно заходите! — кокетливо отозвалась Мура. — Расскажете про Россию.
— Вы ее лучше знаете, — поцеловав ей руку, ответил Ксенофон Дмитриевич.
Локкарт и Мура ушли. Полковник наполнил рюмки.
— Не люблю паршивых интеллигентов с претензией на голубую кровь, — хмурясь, проговорил Робинс. — Зачем только он приперся в Москву? Только ради того, чтобы получить звание посла?! Или потискать дамочек на обломках старого мира, а потом всем рассказывать про свои подвиги? Только не ту дамочку для этого выбрал! Ну, за вас, ребята! Вот на вас я надеюсь и завидую, что вы здесь остаетесь. Тебе, Ксенофон, надо обязательно познакомиться с Лениным и Троцким. Жак сведет с этими отличными ребятами. Сведешь, Жак?
— Конечно, — кивнул Садуль.
— Неужели я все это вижу в последний раз? — с детской восторженностью проговорил Рей, и на его глаза навернулись слезы.
Полковник бросил затуманенный взгляд на переполненный зал, на цыган, которые только что появились, начиная настоящий вечер в «Ярс», заперебирали струнами, пестрые цыганки двинулись по залу, высматривая тех, кто не пожалеет бросить сотенную ради огненного взора и надрывного романса. Каламатиано наблюдал эту сцену не в первый раз и пожалел, что не ушел с Мурой и Локкартом. Они наверняка бы затащили его к себе, и он с удовольствием бы посидел за их тихим столом. Ему, как ни странно, хотелось поболтать с Мурой. Она не так одержима политикой, но зато умеет глубоко и тонко чувствовать, и ее суждения наверняка интересны и своеобразны. С Робертом Каламатиано несколько раз встречался до революции, разговаривал по деловым вопросам, но дружеских отношений так и не возникло. «У англичан совсем другая температура души, — не раз говорил ему Региш. — У них и мозги другие, и строение тела. Жизнь на острове — дьявольская штука!»
— До чего я не люблю англичан! — наливая всем водки и точно разгадав тайные мысли Ксенофона Дмитриевича, неожиданно проговорил Робинс. — Давай, Жак, выпьем за Ксенофона! Он хоть и грек, но душа у него совсем другая, русская, чувствительная, чистая! Ты держись за него!
5
Каламатиано вернулся домой в три часа ночи. Робинс, самый стойкий, несмотря на огромное количество выпитой им водки, всех развез на извозчике по домам и даже уговаривал выпить еще по стаканчику у него в гостинице, но Ксенофон Дмитриевич решительно отказался и правильно сделал: жена не спала, поджидая его. Время было тревожное, и ее мучили всякие дурные предчувствия. А едва он вошел в дом и поцеловал ее, как она тотчас заснула. Ему же не спалось. Он прилег на диван в кабинете, мысленно возвращаясь к Муре и Локкарту, странной парс, с которой судьба неожиданно свела его, хотя о каждом из них он знал еще раньше, до этой встречи.