Первый, случайный, единственный

Берсенева Анна

Крещенские морозы сменились оттепелью, и двор, в котором располагалась галерея, выглядел от этого никчемного тепла просто отвратительно. Ледяные надолбы на асфальте перемежались грязными ручейками, мусорные контейнеры, казалось, тоже оттаяли и потому нестерпимо воняли… А может, просто настроение у Полины было такое, что даже розовый аромат сейчас показался бы ей вонью. Во всяком случае, корзину с розами она отдала изумленной консьержке, потому что смотреть не могла на эти идиотские цветы. Хорошо было бы отдать консьержке еще и бриллиант,

но такой подарок та вряд ли приняла бы, она и от роз долго отнекивалась.

– Полина, подожди! – вдруг услышала она, уже выходя со двора на улицу, и обернулась.

Обернулась – и минуты три не могла сообразить, кто это идет к ней через двор от двери галереи, кто останавливается рядом, смотрит сквозь узкие очки в тоненькой темной оправе…

– Неужели я так изменился? – спросил Игорь, заметив ее недоумение.

Конечно, он ничуть не изменился. Та же бритая голова, тот же взгляд – сначала слегка рассеянный, а потом, когда он снимает запотевшие очки, чтобы их протереть, то и вовсе беспомощный и оттого вызывающий жалость… Когда-то вызывавший жалость.

– Ты не изменился, – сказала Полина. – Просто я забыла о твоем существовании. Привет, – из вежливости добавила она.

Забыть-то забыла, но раз он все-таки материализовался из этого волглого дня, то надо же его хотя бы поприветствовать.

– Жаль, я не успел посмотреть твою инсталляцию, – сказал Игорь.

– С каких пор тебя это интересует? – удивилась Полина.

– А ты все еще обижаешься на меня? – спросил он, глядя на нее глазами виноватого ребенка.

– С чего ты взял, что я на тебя вообще когда-нибудь обижалась? – усмехнулась она.

– Но ты же ушла…

– Это не от обиды, – снова усмехнулась Полина. – Ладно! Ты куда шел?

– Да, в общем, никуда.

Он пожал плечами, чуть дернулась его голая шея. Игорь никогда не носил шарф и никогда при этом не простужался – говорил, что знает специальные практики, которые делают простуду невозможной. Раньше Полине было интересно посмотреть, как эти его практики скажутся во время эпидемии гриппа, но теперь ее это уже не интересовало.

– Ну, тогда пока, раз никуда, – сказала она и взялась за выдвижную ручку своей сумки на колесиках.

– Могу тебя проводить, – торопливо предложил он. – Полина, знаешь…

– Знаю, – перебила она. – Без меня дом пустой.

Она дергала заевшую ручку и ждала, чтобы он наконец ушел. Но он не ушел и даже не стал ей ничего объяснять, как можно было бы ожидать.

– Я только что из Питера вернулся, – сказал Игорь.

– Эрмитаж посещал?

Полина невольно улыбнулась: его манера говорить то, чего от него совсем не ждешь, тоже не претерпела изменений. Она ведь с самого начала заметила, что они разговаривают, как Маленький Принц с летчиком, каждый о своем.

Она была в Петербурге раз десять, но больше всего запомнила первую поездку. Когда ей, шестилетней, вдруг ужасно захотелось посмотреть «Последний день Помпеи», просто

потому что она где-то услышала, что это очень большая картина, и папа повез ее в Петербург, тогда еще Ленинград, и заодно с «Последним днем Помпеи» показал Эрмитаж и волшебные пригороды, и все белые ночи они не спали, а гуляли по городу, как взрослые, и она ужасно этим гордилась, а потом, когда вернулась домой, то проспала пятнадцать часов подряд, до смерти перепугав маму.

Все это Полина вспомнила мгновенно, услышав одно только слово «Питер». Но рассказывать про это Игорю ей и в голову не пришло. Зачем?

– Там есть очень близкие мне люди, – сказал он. – Они пытаются создать такую систему – я бы сказал, разновидность крийя-йоги, но довольно своеобразную. С ментальным использованием символа невидимости. То есть, если рядом появляются люди, которые им неприятны, то для этих людей они становятся невидимыми.

– Неприятные люди – это в смысле менты? – уточнила Полина.

Она довольно хорошо представляла себе всех этих создателей систем ментальности. Как правило, создание подобных систем шло под наркоту, поэтому символ невидимости был, конечно, очень кстати.

– А клуб уже оформили, – сказал Игорь. – Тот, помнишь, для которого я шахматы делал. Он тут рядом совсем, за углом. Может, зайдем? Шахматы посмотришь…

– Я уже видела.

– Ты на мониторе видела. А в натуральном виде они лучше. Если тебе неприятно, я не буду про крийя-йогу рассказывать, – добавил он почти жалобно.

– Ну ладно, ладно, без самопожертвования! – засмеялась Полина. Очень уж смешно он заманивал ее разными в его представлении интересными вещами. – Пошли, посмотрим, чего ты там навалял. Едят в этом твоем клубе или только в шахматы играют?

Клуб «Небесные шахматы», расположившийся на первом этаже свежевыкрашенного фисташкового особнячка на Малой Ордынке, показался Полине не столько клубом, сколько рестораном. Во всяком случае, хотя столики и были застелены скатертями в виде шахматных досок, но все же это были скатерти, а значит, столики предназначались для еды.

– Вообще-то убого, – поморщилась она, разглядывая набор для специй, выполненный в виде шахматных фигур, ладьи и коней. – Слишком уж символично, могли бы что-нибудь и поизящней придумать.

– Сервировку ведь не я придумывал, – пожал плечами Игорь. – Мое только вот это.

Полина уже и сама заметила огромную прозрачную доску, установленную на возвышении в углу. Доска была та самая, которая так восхитила ее, когда впервые возникла на экране Игорева компьютера: прозрачная, изнутри светящаяся холодноватым зеленым светом. И огромные шахматы, тоже прозрачные, стеклянные, стояли на доске в неведомом порядке начатой партии, и на плоском мониторе, расположенном под доской, мелькали города и страны – Нотр-Дам сменялся Кельнским собором, потом Кремлем, потом небоскребами-близнецами нью-йоркского Центра международной торговли…