Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Но сейчас он ни о чем договариваться не хотел. Ни о чем! Даже о том, о чем договориться было просто необходимо: о кассетах, которые он привез из Чечни.
Георгий понимал, что, по контракту, весь отснятый материал принадлежит английской телекомпании, которая всего лишь наняла их с Валерой Речниковым для того, чтобы они этот материал отсняли. Но отдавать кассеты кому бы то ни было, пусть даже обладателю самозаконнейших прав, он не собирался. Он чувствовал в связи с этими кассетами обязательства – да и то лишь обязательства материальные – только перед родными Валеры, которых собирался отыскать, а больше ни перед кем. И он нисколько
Но ведь того, кто мог предъявить права, надо было все-таки поставить в известность о своих намерениях. И, главное, надо было что-то сделать с этими кассетами, не для того же он их снимал, чтобы они лежали, как мертвые, в рюкзаке. И Саша – не для того…
Надо было – но он не мог.
Он мог только лежать с утра до вечера, а потом с вечера до утра на широкой деревянной кровати и словно бы со стороны видеть: вот, лежит на кровати чье-то бессмысленно большое тело, тяжелое, отдельное, чужое…
И только Полина была тем единственным, что как-то связывало его с жизнью.
Георгий и сам не понял, как это произошло, что он соотносит себя только с нею. С ее появлением в дверях комнаты, с тем, как она смотрит на него из-под длинной рыжей челки своими похожими на темные виноградины глазами – чуть исподлобья смотрит, как будто сердится, а потом вдруг начинается где-то в глубине ее глаз улыбка и постепенно расцветает… С тем, как она рассказывает про кота Егора, слопавшего целую вазочку варенья «яблочный рай», и злится на то, что Георгий переживает из-за испачканного кровью покрывала…
Единственное занятие, которое за все время после возвращения доставило ему радость – ну, не совсем радость, но что-то похожее на нее, – это было отколачивание камешков от куска мрамора. Георгий готов был сутки напролет долбить молотком по зеленоватой глыбе и слушать, как Полина рассказывает про огненно-белые небеса и про какой-то преисподний мир, который закручивается и расплескивается, как лохань. По правде говоря, самому ему ничего не было сейчас интересно, но он видел, что это интересно ей, и потому готов был слушать до бесконечности.
Он подозревал только, что она немножко подыгрывает ему, немножко усиливает собственный интерес, чтобы расшевелить его и растормошить. И даже не подозревал, а видел, что так оно и есть. Он вообще был наблюдателен – раньше был наблюдателен – и легко улавливал мотивы человеческого поведения, которые не проявлялись в словах, но ясно выражали себя в жестах, в улыбке или в почти неуловимых переменах в выражении лица.
Но, все понимая про это Полинино желание его развлечь и отвлечь, Георгий все-таки поддавался на ее несложный обман, потому что иначе вообще не знал, что делать с собою. Она словно за руку его откуда-то тянула, и он тянулся и изо всех сил держался за ее руку, хотя понимал, что не очень это честно – хвататься своей, такой сейчас тяжелой, рукой за такую живую, как огонек, девочку и заражать ее своей безрадостностью.
Ему было с ней почти легко, почти хорошо, иногда даже почти смешно. Например, когда она вдруг расстраивалась, что будто бы ничего не умеет делать, то есть ничего такого, что, наверное, стыдно было не уметь, пирожки печь, что ли, или чем она его еще кормила, принося в кастрюльках от мамы… Расстраивалась, но старалась не показать, что ей это не все равно, и фыркала, как сердитый ежик.
Ему
И когда Полина разогревала на сковородке плов, а плов пригорал и она сердилась, – это было все равно как когда Саша переживал, что не умеет добывать кусок хлеба.
Сравнивать Сашу с куском хлеба было для Георгия так же невозможно, как Полину – с подгоревшим пловом. И поэтому он незаметно улыбался, глядя, как она сердито соскребает со сковородки пригарки.
Когда она куда-нибудь уходила, он чувствовал, что просто перестает существовать, погружается во мрак, как будто над ним снова захлопывается крышка погреба. И боялся, что Полина это заметит и, чтобы он не впадал в уныние, начнет проводить с ним больше времени, чем ей того хотелось бы. Да ведь он даже и не знал, хочется ли ей вообще проводить с ним хоть сколько-нибудь времени, не простое ли это стечение обстоятельств…
Георгий понимал, что находиться рядом с человеком, у которого вместо всех прежних чувств, мыслей и желаний осталось только никчемное тяжелое тело, которое к тому же то и дело начинает болеть, потому что все в нем разлажено или просто отбито, – что находиться рядом с таким человеком – сомнительное удовольствие, особенно для девушки, у которой жизнь так и брызжет из глаз.
Прежде он никогда не думал о том, как строятся его отношения с женщинами. Да и невозможно было определить эти отношения холодным словом «строиться». Он относился к женщинам со страстью, они мгновенно чувствовали это и отвечали ему так, как он того хотел и ждал. Иногда страсть проходила быстро, иногда длилась дольше, но она всегда была настолько живой и всепоглощающей, что не требовала размышлений.
Георгий не ожидал, что именно страсть заведет его в тупик, в котором он оказался, когда влюбился в Ули и ушел от Нины.
Он вспоминал их обеих часто, потому что сидение в чеченских ямах требовало мыслей и воспоминаний, иначе можно было сойти с ума. И если он зачем-то вспоминал даже имя кота, которого перед отъездом оставил рыжей девочке Полине, то уж совсем естественно было вспоминать женщину, которая его любила, и женщину, которую любил он.
Георгий вспоминал Нину – с ее самозабвенностью и ослепительной красотой, с ее полным безразличием ко всему на свете, что не есть он, с ее готовностью сделать для него все, что угодно, и невозможностью это для него сделать, потому что она любила его, а он ее не любил.
Он вспоминал Ули – с ее прямодушием и доверчивостью, которые, как он прочитал у Томаса Манна, вообще свойственны немцам, вспоминал внятный мир ее дома и правильный, до холода логичный строй ее ума, – и понимал, что ничего у них не могло получиться. И удивлялся только тому, что не понял этого в ту самую минуту, когда ее увидел. Хотя вообще-то удивляться не приходилось: он ведь влюбился в нее в ту самую минуту, когда увидел, он никогда и ни в кого так не влюблялся. И разве мог он рассуждать о таких отвлеченных вещах, как совпадение или несовпадение русского и немецкого менталитетов?