Первый, случайный, единственный

Берсенева Анна

– Я знаю, Саша говорил, – сказал Георгий.

И тут же прикусил язык. Вадим не заговаривал ведь о Саше, и, может быть, не надо было сейчас о нем говорить… Но Вадим при этих его словах наконец отвел глаза от камина, на который безотрывно и безучастно смотрел все это время, и сказал:

– Мы с Сашкой сюда только вдвоем всегда ездили. Это у нас с ним только наше было место, Камарг. Мы ведь его и нашли вдвоем, года три назад. То есть я-то здесь и раньше бывал, конечно, и специально Сашку сюда привез. У меня в Ницце дом. Лида спала и видела, чтоб все как у людей, я ей и купил. Но Сашка Ниццу терпеть не может. Особенно девушки тамошние его раздражают, – улыбнулся он. – «У них, – говорит, –

папа, цена на лбу написана, а это, по-моему, довольно противно». По-моему, положим, тоже, но, по-моему, еще это также и удобно. Ну, об этом я Сашке не говорил, конечно. Вот он маялся-маялся летом в Ницце, еще и Лида его воспитывала с утра до ночи. А он же такой у меня мальчик… Ну как его воспитывать, чему мы его можем научить? В общем, он мне говорит: «Как хочешь, папа, больше я с вами никуда не поеду!» Сердитый такой, расстроенный… Меня прямо ужас взял: как это он со мной никуда не поедет, как же я жить-то буду?

Вадим больше не смотрел с безучастным видом на огонь. Георгий боялся пошевелиться, чтобы ему не помешать. Каждое Вадимово слово бередило ему сердце, а при последних его словах – «как же я жить-то буду?» – он почувствовал, как ком подкатывается к горлу, не давая дышать.

– Ну вот, – сказал Вадим, – я ему и предложил: «Давай, Саша, по Камаргу проедемся». И сюда его повез. – Вадим смотрел на Георгия, но, кажется, не видел его. Впервые глаза его не казались Георгию ни волчьими, ни непроницаемыми. – И знаешь, Дюк, так ему здесь сразу понравилось! Мы под дождь попали, а в Камарге ведь дожди такие бывают, что джунгли вспоминаются: молнии стеной, с неба водопад. Я даже машину остановил – дорога глинистая, раскрутило нас… А через десять минут все кончилось, солнце вышло – и так все засияло, что, ей-богу, хоть не помирай. Едем мы себе, едем – топи кругом, птиц тучи, сосны огромные, здесь зонтичные сосны растут… Доехали до Сан-Жиля, вдруг Сашка говорит: «Смотри, пап, какой корт, на таком бы даже я играл!» А он вообще-то в теннис играть не любит, потому что, говорит, это не игра, а светский раут. Но в Сан-Жиле и правда корт такой… В кипарисовой роще кругом лошади бродят – белые такие, камаргу, видел ты их?

Вадим посмотрел на Георгия так, словно это было для него сейчас самое главное – узнать, видел ли тот белых камаргских лошадей.

– Видел, – сглотнув ком, ответил Георгий. – Они же тут везде ходят. И это ведь на такой Саша сидит – ну, на фотографии, да?

– Да. И вот он мне говорит: «Зачем нам, папа, эта Ницца, там же все только напоказ, давай лучше здесь дом построим». Ницца! Да если бы он мне предложил на Марсе с ним жить, я бы и Землю навсегда забыл, не то что Ниццу. Вот мы с ним вместе этот наш дебаркадер и обустраивали. Элен тоже помогала, у нее вкус, знаешь, какой-то особенный, природный. Это легко вообще-то оказалось, потому что в Провансе антикварных рынков много, и такие, каких я нигде не видел. А Сашка ведь древности всякие любит, он же историк. Помню, когда картину нашел, в Ниме, кажется, – до потолка прыгал.

– Это ту, что у него в комнате висит? – спросил Георгий. – «Практические дела философов»?

– Она безымянная была и неизвестного автора. Это уже он ее так назвал, – ответил Вадим. – Рассказывал он тебе?

– Рассказывал, – кивнул Георгий. – Только он не говорил, что это в Камарге. Он мне почему-то про Камарг вообще не рассказывал…

– А он сюрприз тебе хотел сделать, – улыбнулся Вадим. – Он мне по телефону оттуда говорил: «Только, папа, сразу, как мы вернемся, поедем все втроем в Камарг, я Дюку сюрприз хочу сделать». Я ему: «Конечно, Саша, сразу поедем втроем в Камарг…»

Вадим замолчал. Георгий не знал, как нарушить невыносимое это молчание.

– Вы хоть выпили бы, Вадим Евгеньевич, – наконец

выговорил он.

– Ты все еще думаешь, что от этого легче? – усмехнулся Вадим.

– Уже не думаю.

– Ну, значит, не сопьешься. А то тенденция, помнится, была. – Голос Вадима опять звучал спокойно, и глаза снова стали непроницаемыми. – Ты не передумал еще с кассетами возиться? – спросил он, помолчав.

– Нет, – ответил Георгий. – Как бы я мог передумать?

– Тогда позвони в Москве по этому телефону. – Вадим протянул ему визитную карточку. – Виталий Андреевич Стивенс, президент телекомпании «ЛОТ». Документы на отснятый материал все у него, англичане к тебе больше претензий не имеют. И он же тебе поможет разобраться, что там к чему с этими кассетами и что с ними теперь делать. Ты ведь их и не просматривал еще? – Георгий кивнул. – А Стивенс – профессионал абсолютный, можешь ему доверять. Он мой друг и компаньон, телекомпания эта в основном моя.

Георгий молчал, не зная, что сказать. Вернее, он не мог найти слов, которые выразили бы то, что он чувствовал сейчас.

– Спасибо, Вадим Евгеньевич, – наконец хрипло проговорил он.

– Не за что, – ответил Вадим. – Жалко было бы, если бы… совсем все напрасно.

– Да.

Они снова замолчали. Георгий смотрел в светлые, как у Саши, глаза Вадима.

– Что ты делать собираешься? – спросил тот.

– Во ВГИКе восстановиться. Я же мало что умею вообще-то. Так, чувствую больше, а это мне теперь глупым кажется, стыдным даже.

– Почему же глупым? – улыбнулся Вадим.

– Потому что уже пора уметь, на одной интуиции далеко не уедешь. Я же не девочка малолетняя, чтобы все только «ах, как красиво», – ответил Георгий.

– Бесплатно не восстановят, – мимолетным тоном заметил Вадим.

– Не надо, Вадим Евгеньевич. – Георгий почувствовал, как стыд пронизывает его с ног до головы. – И так уже…

– Ты сам-то веришь в то, что сейчас говоришь? – помолчав, спросил Вадим. – Ну, быстро: веришь или просто языком мелешь из показной вежливости?

Голос его звучал жестко, слова хлестали как пощечины. Георгий отвел глаза, чувствуя, что от стыда горят щеки и щиплет в носу.

– У меня деньги остались… – пробормотал он.

– На полтора семестра? И то если на хлебе и воде?

– Я бы постарался успеть… – снова пробормотал он и тут же, уже совсем другим тоном, глядя Вадиму прямо в глаза, сказал: – Нет, не успел бы. Я же теперь совсем по-другому понимаю, что мне надо уметь. И сколько времени надо, чтобы этому научиться, тоже понимаю. И я ведь оператор, сам фильм не сниму, а режиссеров совсем не знаю, и их тоже надо искать, что-то им показывать, учиться, как с ними работать… Это же очень сильное совпадение должно быть – чтобы режиссер так же, как я, понимал. Про линию между правдой и вымыслом, или как такое сделать, чтобы на экране виделось больше, чем говорится… Ну, это я неточно выражаю, заносит меня, – сам себя оборвал Георгий. – В общем, есть чему учиться. Саша все жалел, что он не режиссер, – вдруг улыбнулся он. – Говорил: «Мы бы с тобой, Дюк, настоящий фильм сняли, и назвали бы мы его «Практические дела философов»…»

– Да, я всегда боялся, что его в эту степь потянет. – В глазах Вадима тоже мелькнула улыбка. – В творческую среду. А он же не в меня удался, его бы там затоптали.

– Зря вы так – он на вас очень похож, – возразил Георгий. Он тоже не мог сказать про Сашу «был», хотя сам вздрагивал оттого, что Вадим говорил о сыне только в настоящем времени. – И глаза, и… Характер, конечно, совсем другой, но что-то… То, что больше характера, то ваше.

– Правда? – В голосе Вадима прозвучали какие-то робкие, совершенно неожиданные интонации. – Ты правда так думаешь, Дюк, или просто… для меня говоришь?