Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
Переселенцы обживали новое место, имея из домашней утвари лишь котелок, иглы, два кремневых огнива да в пух рваную одежду. Зато с оружием все обстояло хорошо: железные наконечники для стрел, большие копья и маленькие сулицы, почти у всех — мечи, ножи, броня, шлемы, снятые с павших и убитых лошадей металлические застежки, кольца, пряхи, неиспользованные до сих пор целые серебряные гривны и резаны от них. Малые кусочки серебра променяли недавно на ткацкий стан хорошей работы. Тонкостями обслуживания его овладел Козич: усидчиво поправлял он рядки многочисленных нитей, с радостью обеспечивал семью серо-бурыми полотнищами…
Эти кромы привезли из Булгара и купили их у булгар — в бытность тех в мерянском лесу. В булгарских краях сами здешние
На востоке земель мери худо-бедно теплились торжки, устраиваемые восточными купцами из Итили. В столице Булгарского ханства глубоко обжились арабские и иудейские торговые люди, заправлявшие торговлей Камско-Волжских земель с южным Хвалынским морем и далее с персами. Лесные края Булгара манили поначалу негоциантов разных мастей. Но многовековое торжище вытесняло некачественные изделия, выводя уровень торговли и ремесла на очень высокий по тем временам мировой уровень. Тянувшиеся туда со всего света солидные купцы определяли планку качества, предъявляя к товару весьма и весьма строгие требования.
Пушнина, воск, рабы — превосходные!.. Изделия ремесленников — нужные и долговечные!.. Украшения — по-восточному ослепительные!.. Товар качеством похуже тоже находили сбыт, и незачем было упрашивать иудеев или персов приобретать его за бесценок. Снаряжались караваны в Ростов, Суздаль, муромские, мещерские или мерянские леса — туда, где уже действовали менее прихотливые торжки. Все, что не находило спрос в Булгаре, там шло нарасхват… Справедливости ради следует напомнить: Муром, Ростов, Суздаль больше клонились в торговле к татарам, нежели в сторону далекого Киева. Тем паче, что стольный град русичей сам взорами прикипел к Греции, алкая наживы, а не укрепления связей с утекающими от днепровской власти северными городами. Конечно, предпринимались попытки исправить такое положение, но до того действия Киева были неуклюжими, что только сильнее разобщали родные вотчины. Киев, руководствуясь интересами больших мужей, последовательно выполнял их честолюбивые прихоти и утолял спесь, даже в ничтожной степени не учитывая чаяния смердов. Земля в широте своей платила государству тем же.
Население бродило в поисках лучшей доли. На востоке заходило в Дикое Поле, но стремная и неспокойная жизнь по соседству с кочевниками мало кого прельщала… На юге — военная зона, не позволявшая укорениться основательно… На западе господствовал прокиевский государственный уклад… Лишь на север вели относительно безопасные пути-дорожки, обещавшие труженикам покой. Не боясь сурового климата, славянская молва тонкими струйками сочились в Залесье.
Привычка благородных верхов мыслить в поисках решения общих проблем таким образом, чтобы наперво обеспечить свое, близкое, вела к тому, что в нижних пластах соплеменников царил самотек по принципу: все как-нибудь перемелется… Вот и возникали у смиренных русских кромешные ситуации. В неустойчивом положении, когда бурлит мутная вода, зрячими остаются поначалу лишь те, кто исподволь начал смуту. Но вскоре плотность ото всюду приносимой грязи становится такой, что слепнут и мутари. Тогда судорожно ищут в земле урядника — того, кто успокоит народ, накажет виновных, обеспечит «наряд» — то есть вернет хотя бы туда, откуда с таким трудом ушли…
…История молчит, устно-эпические сказания не доносят до нас обстоятельств того неуклада и кутерьмы, а также причин, из-за коих активизировались у нас варяги, или отчего явилась к нам варяжская опричнина. Куда более вероятным выглядит первое — активизировались, живя до этого где-то рядом и набираясь сил, ратных умений, выжидая счастливый момент для экспансии. Но здесь нас этот вопрос не интересует…
Бесконечное отсутствие славной дружины у стен Киева не могло не привести к соглашательской политике с упорными, дикими печенегами, перекрывшими распространение славянского государства на юг. Предпосылки развития тюркской силы — сиюминутная выгода от торговли и расселение печенегов в русских землях. Так Киевщина делается крайней уже с двух сторон. А Киев — это уста русской земли, питающие все остальное тело. В
Менялись форма собственности и налоги. Это вторая причина, по которой растущий русский мир двинулся в Волго-Окское пространство. Плюс еще похабное исполнение дружиной государственной задачи по упорядочению Земли, отсутствие контроля со стороны высокого стола, а также объективная внутренняя нелюбовь низа к властвующим шустрякам… Единичные случаи доброхотства тонули в массе безнаказанной лихости.
А ведь не было еще, прости Господи, крещения Руси! Первый плод сего таинства предстанет из наслоений веков взорам потомков величественным деянием лишь на Куликовом поле. До него была пора мучительного обретения себя новых, иной своей ипостаси. Только после праведного разгрома окаянных полчищ в 1380-м году христианство встанет в полный рост, восхитительным великолепием высветит серую, обыденную жизнь народа. Только тогда частые и яркие вспышки его путеводных огней превратятся в благость, в назидание, в народную религию и в веру каждого. А ведь с 988 до 1380 года четыреста лет! Четыреста лет раздробленности!.. Нет сомнения в том, что до подвигов Донского, Алексия, Сергия Русь не была и вполовину православной… Это не сюжетное отступление — это маленький штрих в судьбы живших тогда, чуть-чуть проясняющий помыслы и устремления наших великих предков…
Основное внимание на западе булгарские купцы уделяли залесским городам — Ростову, Суздалю, Мурому… Что-то перепадало им и в сельской местности. Булгары, аборигены, славяне устраивали обмен товарами в более или менее удобных для этого точках: среди поля, леса, вблизи какой-нибудь речки. Случайные торжки впоследствии иногда превращались в городища. И тогда окрестных жителей за высокими стенами не ожидала опасность вдруг проснуться рабом, всегда существовавшая благодаря соглядатайству булгарских купцов, наводивших кого надо на присмотренный в лесу поселочек…
Сутра народ потянулся на берег речушки. Мерь женскими голосами посмеивалась, мужскими — бубнила и скромно недовольствовала. Подъехали русские. Меряне уставилась на них — норовистых и красивых, больших и очень не похожих друг на друга.
— Эх, девоньки, сейчас спрыгну с коняшки и никуда не поеду! — дразня, грозил мерянкам сухорукий Пир.
— Тут Синюшка ночевал… Помоложе тебя будет! — стреляя беспокойными глазами, громко прокричал Козич, объятый внутренним порывом, возникшим от смены обстановки. Светояр, видя на себе взгляд дурной мерянской бабы, встреченной накануне, помалкивал. Лишь когда подъехал к Лесооку, опять спросил:
— Нешто, друже, деть ее некуда?
— Дену, дену, — рассмеялся Лесоок, успокаивая друга. — Я ее Кроути отдам-сменяю-подарю: у него на поле ясный пламень ее стухнет! И к Уклис будет поближе — к противнице своей…
Вождь опять засмеялся, косясь на Светояра, а тому совсем не до смеха было. Оглядев народ, он спросил:
— Где наш пропащий?
— Тут где-то. Как вы, все готовы? — твердо нажимая на «г», поинтересовался мерянский вождь.
— Мы готовы… Ну, пошли помаленьку? — отозвался Светояр.
Без долгих проводов втянулись в комариную чащу плотного леса. Путников догнал Синюшка. За ним увязался песик, которому все равно было, где бегать. Звали его Бранец, и слыл он большим другом Синюшки. Потому-то последний и не стал гнать его назад — все равно домой не побежит.
— По полю-то дорога будет? — спросил вошедший в строй Синюшка.
— Не сразу… — ответил кто-то из мерей, идущих впереди.
— Как тут можно чего-то запомнить? — не задал вопрос, а удивился Пир.
— Не будь гнуса, я бы ходил туточки хоть всю жизнь! — Укрыл продырявленной тряпицей лицо и голову Синюшка. Мерь шла молча, зорко вглядываясь в лесные просветы и чутко вслушиваясь в монотонное заунывное жужжание и посвисты ветерка. Рыже-белый Юсьва очень недовольно слушал русичей, перекидываясь фразами с соплеменниками.