Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
— Пошли! — скомандовал мерянский татарин по-русски. — Юсьва, доставай серебро!..
Всем заранее были розданы разные куски серебра. У русских свои, у финнов свои: у первых — резаны в гривен, у вторых — отлиты болванки в отпечаток следа коня. Болванки разные: одни залиты наполовину, другие — на треть, третьи — на четверть. (Натыкаясь в лесу на объеденные кости купцов, путников, выбирали мери из скелетов серебро, самоцветы. Копились драгоценности со скифских времен…). Отдали Юсьвино копытце малой толщины за емкую, жестяную мису. Финн подумал, что нароком был выбран его кусок: дабы именно он остался с пустой мошной! Недовольно сглотнул и взглянул на качавшегося вождя.
— Возьми, Светояр, Стреше подарок жалую! — совал другу таз и сотрясался предрвотной икотой Лесоок.
Юсьва бормотал что-то по-финнски, когда удачливых торговцев догнал молодой булгарский парень. Объяснял им про свое, но никто ничего не понял. Видимо, что-то дома натворил. Порешили — пусть идет! Проснется Лесоок — разберется.
Ночью, не останавливаясь, двигались по берегу реки. Луна множилась светящимися пятнами на неровной водной поверхности. Пир, косясь на блики, сетовал устало Светояру:
— У нас бы купцов приветили, накормили, с девками в повалуше спать уложили.
— Так купцы же мимоходом плыли, надолго не задерживались в Поречном? — уточнил Светояр.
— Киевляне, что ль? Тьфу на них, соглядатаев!.. Других ли нет?
— Из леса тати выходили, всякую старь совали… — встрял измученный Козич.
— А перо, брех, ты где взял? — сказал и осек продолжение улики Пир: остерегался тот ушей Синюшки.
— Ладно — хоть одного приветили и накормили! — хлопнул по крупу везущей Лесоока лошади Светояр.
— Перо из-за вас я носить уже не мог: токмо по теремку и токмо ночью — штоб кто не надо не увидал… — вспомнил Козич. — Да и бисовы потроха с ним!..
Уклис, прознав, что Светояр с мужиками в отъезде, решила навестить его жилище. Рассмотреть поближе его женушку и послушать, чем она дышит. Чуяла, что люба русичу, сама думала о нем… Видела Стрешу как-то на реке: красивая, но шумная и молодая. «А на меня всякий, ахая, глядит: я — выше иного мужика, неподступная, волосы густы и длинны!..» — думала о себе Уклис и, словно лисица, неслышно ступая по лесу, пробиралась к мостку через речушку. Возле жердяной переправы толпились бабы из Лесооковой семьи, и она, не выдавая себя, перешла речку выше того места. Намочившись по пояс, вышла на берег и выбрала узенькую тропочку, ведущую к одной из калиток русского дома. Намокший подол сковывал движения ног, и она, подняв его, завернула за пояс. В калитку вошла — ровно девка с северянского ночного игрища: длинные черные волосы, до бедер оголены крепкие стройные ноги с мощными мышцами под белой кожей, с решительным, не колеблющимся взором. Сыз на крыльце от этого явления вздрогнул. Уклис молча смотрела на большой дом, показывая видом своим, что ищет кого-то.
— Ты к кому, птаха? — Сыз не подходил.
— Светояр… — показывала на подол красавица и брала за него пальчиками: мол, где подол Светояров?.. Сыз растерялся, глядя на крутые бедра молодухи. Уклис это заметила и глаза ее заблестели радостью.
— Светояра нету, — дед, вылупив мутные глаза, стоял вполоборота к двери и держал дверное ухо. Намеревался уйти прочь, но красотка, засмеявшись, красивым грудным голосом повторила:
— Светояр… — И стала показывать на себе, чем отличается мужчина от женщины, пытаясь объяснить, что нужна Стреша. Но Сыз взял за ручку Ягодку, вошел в дом, дверь за собой не затворил — слушал, что будет делать гостья. А гостья скинула с пояса подол, пошла к другой калитке и разом определила, где козья тропка.
Выйдя из леса к Лысой горке, увидела сидевших на солнышке Стрешу и Ижну. Рядом с ними, сильно не разбредаясь, паслись полдюжины коз с козлятами. Уклис, развернув плечи, подошла, не таясь. Но запас ее рвения вдруг иссяк под встречающими взорами, и она встала, небрежно облокотившись рукой на дерево.
— Стреш, гляди — к тебе гости! — громко огласил Ижна и обратился к Уклис: — Э-э, иди-ко сюда.
Мерянка приблизилась, направив сверкавшие решительностью глаза в темень леса. Не дойдя трех шагов, уселась, прогребла назад пятерней черные, несвязанные волосы и уставилась цепким, мерцающим взглядом на Стрешу. Смотрела точно в глаза, стремясь увидеть многое.
Стреша по едва слышному вздоху противницы поняла настроение, ясно рассудив, что голубоглазая дивчина за здорово живешь не отступится. «Ох, могу вонзить ей железо в грудь — пусть даже чревато это которой со всеми здешними лешаками!.. Но вот сейчас, когда она отвела от меня глаза, отчего-то жаль ее. Мукой вздрагивают бровки…»
Стреша взяла лежавший рядом меч, встала и обратилась к внимавшему Ижне:
— Послушай, мил человече, почему мы тут уж три года живем, а капище не устроили?
— Я тож подумывал: защита нужна нам от гнета.
— Вот такой гнет мне противен! — Стреша кивнула на Уклис — та хищно смотрела на выговаривавшие мудреные слова губы русской.
— В Перуновом лесу, говорят, волхвы истуканов робили. Люди помогали.
— А тут вы сами сробите. Топоры есть, смола есть, столбов — эна вон сколько!
— Да, задача… — протянул Ижна — до сего мига он лишь непроизвольно подыгрывал Стреше. — Што надумала-то?
Уклис смотрела на них, не понимая ни слова, потом встала и, уходя, нараспев что-то протянула. Да так голосисто и громко, что Стреша вскипела: голос резанул по напряженной душе. Смуглянка ринулась к ненавистной спине, двумя руками отводя за плечо меч, забежала, задохнувшись с пяти шагов, перед финкой. Оказавшись ниже по склону, уперла в соперницу взор. Уклис увидела иные глаза, предвещавшие молниеносный поступок. Стреша, несколько мгновений назад демонстрировавшая внутреннее равновесие, теперь вот вспылила и стояла перед зоркими, понимающими голубыми зеницами, побежденная злобой и славянским неравнодушием. Уклис приметила замешательство и усмешкой выказала свое превосходство. Русская резким махом из-за плеча вынесла меч и, взбешенная зубоскальством, ощутимо приперла его к животу Уклис. Черные глаза горели решимостью. Но колоть она так и не собралась — остыла, опять пожалев разом переменившуюся иноземную бабу. Это поняла мерянская дива. Хотела было вновь засмеяться и уйти, но смех не получился. Почему? «Жена Светояра очень горяча сердцем: засмеюсь — лишусь и жизни, и милого…» — сообразила дива. Сделала от меча шаг назад и обошла уже пришедшею в себя, русскую.
— Дура, не смейся — ведь убью! От Светояра отринь — терпеть боле не стану! — кричала вслед красиво уходившей мерянке Стреша. — Ижна!
— Што?
— Я Светояра больше не люблю и видеть не желаю!
— Да ты што? И как оно будет?
— Гори все синим пламенем! Сгори и он пропадом!
— Погоди, дочка, с пламенем-то. Чуешь — нет? Гарью садит… Эна над мещерой дым! Что тама такое?
— За этой лисой огнь ползет… — не понимая происходящего, ответила захваченная своей заботой Стреша.
— Накаркала, черноглазая! Охолонись, дочка.
— Уже холодная… — Стреша смотрела на облако дыма, поднимавшееся где-то далеко над лесом. — На мурому сдувает… Стрибог нам помогает, аль не видишь?
— Да, верно, дует туда, ан еще повернет!
— Да что ты робеешь? Я вон не знаю, куда деваться с этой лисой… Подскажи хучь.
— Все просто можно сробить, выбирай: я сам порешу ее — твой грех на себя возьму; а можем уговорить Синюшку: скрадем ее и отправим с ним в Ростов — он давно туда метит; можно еще посоветоваться с Лесооком — этот выход найдет… — Ижна обхватил Стрешу и по-отцовски прижал к своему доброму телу. — Для тебя все, доченька, содеем.