Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
— И мы тоже. Дождь закончился. Можно ехать хоть завтра.
— Хорошо, тогда утром на реке встретимся. С тобой сколько людей будет? — спросил вождь.
— Ты же знаешь моих. Все — в своей воле… Думаю, еще двое… А с тобой?
Лесоок прикинул в уме.
— Тоже двое… Мало, конечно. Торг при своих мужиках — ладней. А где взять?
— Этого возьмешь? — Светояр указал на рыжебелесого крепкого мерянского мужичка.
— Вред от него. Он — как враг мне! — расстроился вожак.
— Сколь смотрю на вас — чуть верещите. Настоящей ругани не слышал ни разу!.. Терпеливый у тебя народ.
— Грезится
— Как же? Говоришь: Юсьва — как враг… Ты хоть врагов-то видал?
— Все я видал, — что-то вспомнил Лесоок. — Но согласен с тобой: народ у меня хороший. А Юсьву пошто брать? Управимся как-то.
— А вдруг что с нами по дороге содеется? Вдруг зело с возвращением запоздаем?.. Он туточки главой без тебя станет!
— Верно, лучше возьму… Но вред от него всюду: снюхался опять с чертовкой Милье!
— Присмотрим. У нас — не у вас: рука не дрогнет! — решительно пообещал Светояр.
— У нашего люда руки тоже не дрожат. Просто мы человека бить не привыкшие.
— Мы — привыкшие! — успокоил Лесоока друг, отводя глаза в сторону.
Попрощались до завтра.
— Синюшка, останешься или пойдешь?
— Останусь.
Светояр отправился домой. Ходьбы — десять сороков шагов по широкой тропе через лес. По ходу взирал из темноты лесного днища на сплетенные ветви высокой и сумрачной чащобы, где белым светом мелькало далекое и совсем маленькое небо. Оно в Залесье — будто часть совсем иного мира, будто существует розно с великим лесом и не видит маленьких обитателей нижнего, властного и обстоятельного царства. Люди под ним чувствуют себя детьми тени и братьями-сестрами живого разнообразия вокруг — будь то сильное древо, красивый куст, упорный волчище иль невзрачная, серая, но на редкость плодовитая мышь…
Увязалась за Светояром мерянская баба. В леске перед речкой выбежала наперед, скинула через голову холщевик. Отступала задом, не торопясь, глядя на мужика страстными — будто дурными — просящими глазами. Он, конечно, ее узнал — давно звала уединиться, твердила имя Уклис, угрожая что-то рассказать про нее. Светояру очень это не нравилось — даже просил Лесоока как-то вступиться. Тот смеялся и, приговаривая шуточки, отказывался: мол, тут я тебе не подмога… На деле же — говорил с прокудницей, но без толку. А эта цеплястая молодица уже выучила немало русских слов для приставаний.
Светояр дошел до голых грудей.
— Пусти, дура.
— Я хочу! Бери.
— Уйди, сказал, не то вдарю.
— Скажу жене про Уклис.
Светояр залепил пощечину приставучей бабе. Она упала и заплакала. Мужик подошел и поднял ее. Она тут же бросилась к нему на шею, крепко прижимаясь грудями.
— Уйди ты! — Он снова ее оттолкнул и пошел встревоженный домой.
— Завтра решили ехать, — объявил Светояр, войдя в хату.
— Осторожно там! — волновалась Стреша. — Впервой так далече.
— Как немочь — так ехать! — сетовал Ижна. — А где Синюшка?
— Синюшка будет завтра от них.
— Я тоже еду, — подошел к Светояру Козич.
— Зачем ты?
— Надо посмотреть вокруг. Мне есть што показать вам.
— Што же? — удивились переселенцы.
Козич
— Может, съездить за Дубной? — предложил Пир.
— Не успеем, — размышлял Светояр, — а надо бы.
— Сколь народу будет? — поинтересовался Ижна.
— От лешаков вроде четыре, да нас трое-четверо. Ты, Ижна, останься со Стрешей: в случае чего — будешь кормить.
Пожилой мужик с понятием согласился.
— Чего он там показать нам хотел? — с нетерпеливым прищуром поглядывал с сторону одрины Ижна. — Идет, мудрец, цветет зоряным пламенем.
Козич принес плоскую дубовую коробочку с резными бронзовыми петельками. Коробочка была темного цвета размером в полторы ладони. Даже ее обечайка вызывала изумление искусной работой. На ней что-то было написано.
— Ну, показывай, кантюжник-коробейник, что там? — торопил отчего-то загоревшийся больше всех Ижна.
— Токмо Синюшке не сказывайте — опасаюсь я… — волновался Козич.
— Брось, чего тебе Синюшка? Открывай же скорей! — не утерпел Светояр.
Козич открыл створку, и все увидели дивное золотое перо.
— Дай подержать… — Стреша дрогнула голосом.
— Конечно, возьми, девочка, — разрешил Козич, и выражение его лица точно соответствовало определению — как пламень.
Женщина взяла смуглыми, крепкими пальцами сияющее яхонтами украшение, сорвала плат и к упавшим на грудь черным, как смоль, длинным волосам приложила золотое диво. Ах!.. Все затаили дыхание и, не шевелясь, смотрели на нее. Да!.. Что со Стрешей? Вот это красавица: нос, губы, рот, глаза, подбородок — ровно гордая молодая княгиня!.. Светояр сбоку смотрел на свою жену мерцающими глазами. Козич любовался ими обоими и был очень рад.
— Дай-ка, хоть издалече… — Не отводя взора от диковины, просовывал руку между тел Ижна. За ним тянулся Пир. Сыз ждал, когда Стреша поднесет и скажет: «Посмотри, Сызушка…»
— Вот, хотел продать, когда поедем… — сказал, насладившись общим восхищением, Козич.
— Ой, ты что! Миленький, дай нарадоваться!.. Сызушка, посмотри, что Козич продать захотел!
Сыз боковым зрением окинул вещицу и произнес:
— Да, не наша работа — тонкая и долгая.
— Как скажет Стреша, так с пером и поступим. Токмо Синюшке не говорите, а то умыкнет и продаст… Ведь дюжину добрых коней за этакую красоту выручить можно!
— Где ж ты его прятал до сих пор, нешто в одрине?..
— Три года?..
— С Десны с ним шел, а нам не сказал?..
— Ну и Козич, ай-да Козич!
— Нет, красу такую — дюже лепую — в торг никак нельзя пустить!..
На ночь покушали овсяной каши, вареной оленины, попили брусничного взвара. Засыпали в раздумьях о завтрашней поездке. Хорошее расположение духа вселяло надежды. И маленькая девчушка, перед сном наглядевшись в глаза склонившихся над нею мамы и папы, тихонько сопела, через короткое время делала глубокий вздох и, не просыпаясь, бесшумно переворачивалась на другой бок. Пес-трехлеток, после драки расставшийся со сворой и среди ночи прибежавший со звериной гулянки в свой двор, принялся, задыхаясь, крошить белыми зубами оленьи кости, потом улегся под дверью одрины, вдыхая успокаивающий козий дух…