Первый великоросс(Роман)
Шрифт:
Здесь, казалось, еще продолжалась зима. Всего два-три дня на север — а сюда вроде как весна и не думала заявляться!.. Ветер, разносивший-разгонявший мелкий снег, вымораживал лица, шорохом колкой крошки струился по железным колонтарям, которые студили и съеживали под собой крепкие тела мужиков.
— Знать бы — надели б тулупы! — синеющими губами выговорил Синюшка. — Хоть слазь да тачай из шкур кожушок!
Светояр не мог ничего сказать — все тело его трясло.
Выехали на лед, но продержаться долго на ветродуе не смогли. По молчаливому согласию вышли на лесистый
— А это не берлога лесника? — пошутил Синюшка.
Молча принялись сечь сухой пористый снег мечами. Выбрали глубокую щербину — почти в рост человека — накидали туда дров, бросили связку шкур. Коней оставили в густом молодом ельнике, подвязали им к мордам обкладки с овсом. Сами наскоро спустились в яму.
От тишины и безветрия заложило уши, защипало в носу и потекли слезы. Развели костерок, поставили в ковшике кипятить из снега воду. Раздербанили тюк, обернулись, будто капустные кочерыги листами, куньими шкурами. Везли-то не только их, но еще и бобровые, лисьи и беличьи. Да бобровые и лисьи пожалели, а беличьи не приспособить было никак… Достали ржаных хлебцев, запили взваром из клюквы, послушали лошадей, бросили снега в тепленку, сомкнулись поближе, уткнулись носами в мягкие шкурки и надолго заснули.
Спали за полдень. Проснулись оттого, что замерзли — онемели ноги. Высунулись, проверили коней. На месте, чехлы на мордах пусты. А хлесткий ветрило еще больше разгулялся, не желая отпускать путников. Ехали встретить тут весну, ан, вот как вышло: зимой не помнится, чтоб так мерзли!..
Простояли до ночи, водили коней по кустам, дабы те выбрали, что пожевать. Остальное время сидели на тле своей берлоги. Собрали, упаковали шкуры. Когда стемнело, а ветер чуть ослаб, выехали на ровный белый простор Неро и двинулись к северному берегу.
Вскоре отчетливо запахло дымом — город был недалече. Всадников охватила волнительная оторопь. Синюшка зорко осматривался окрест. Он всегда жаждал побывать здесь и сейчас стремился запомнить буквально все. Много слыхивал еще паробком о великом залесском граде — о том, что люди тут вольны и смелы, не раз досаждали, по слухам, окаянным в Диком Поле, на реке Итиль и за Хвалынском морем… Скоро уж откроется мир его грез и стремлений!..
Светояр приготовился к тому, чтобы, осмотревшись, решить вопрос возможного переезда сюда — или, на крайность, на берег озера, недалеко отстоявшего от Ростова.
Переходя крутой и скользкий земляной вал, глазели на заснеженные абрисы княжьих теремов. До утра простояли под закрытыми воротами, перекликиваясь с говорливыми, окающими воротчиками. Их речь была еще грубее Лесооковой: мерным твердым рокотом выпячивался стук упористых, хрустящих звуков.
«Не видно личин, которые могут эдак балакать…» — думал Светояр.
«И что же это вершится в конце такого долгого пути? Шел к мечте, а встретил мерзкий язык!.. Русичи ли это?..» — почти насмерть умирала мечта Синюшки.
Когда створы ворот размашисто отворились, русичи молча, не отвечая на наивные вопросы подошедших вплотную стражников, вошли в город. Смотрели в маленькие светлые
Невпопад ответив чегой-то у ворот, мужики повели коней по устланным снегом улицам самого холодного, наверно, в ту годину города Земли Русской.
— Синюшка, видится мне сейчас, будто лешаки с татарчуками обучились нашей молве.
— Погоди, Светояр, поглазеем на дружину — мож, она-то хоть от нас будет.
— Навряд, Синюша, се град самостийный. К чему ему иметь от нас дружину?
— Эх, силы самовластные, каки глазенки у них меркающие — малы для русичей дюже! — говорил, крутя по сторонам головой, Синюшка.
— Тише ж ты! Не надь выкрикивать — сам вижу! — покоил друга Светояр, почти гусаком заглядывая в белые, чистые лица ростовских женщин. — Кожей белы — от мороза, што ль, тутошнего?
— Меня, Светояр, мутит в нутрях… Не опрокинуться бы!
— То с голодухи и дороги.
— Нет, от утраты призрачного блаженства.
— Эва как! — удивился Светояр. — Давай лучше попросимся к кому-то на двор. Не токмо ты — кони тож падают.
— А откуда будете сами? — спросила пожилая женщина просившихся на постой.
— Да вот из того леса, мать, — ответил Светояр, — средь лешаков живем.
— Каких лешаков? — недопоняла тетка. К ней подошел парень — видимо, сын.
— С мерями обитаем, — пояснял Светояр.
— Сена-то осталось мало, коников ваших чем кормить? — недовольствовал гостями молодец.
— У нас шкурки есть, хоть зараз сквитаемся.
— Этого добра нам самим девать некуда… Пусти их, мать, если ненадолго.
Путники прошли за городьбу. Во дворе остро пахло конским навозом: чистили конюшенку и по последнему снегу свозили на поля.
В избе с лязгом — под пристальными взглядами хозяев — свалили ратное железо на пол. Приютившие их выглядели кислыми и недовольными. Но к обеду матушка поставила на стол корчагу хмельного меда. Не приступив к вкусно пахнущему вареву, начали осушать братину. Матушка разливала ковшичком медовуху в кубки. Два старших сына пользовались емкостями заморской работы. У матери и гостей кубки были деревянные. Младшим сестре с братцем хмеля не наливали, и они молча таращились на приезжих. Заметив, что мать повеселела, мальчонок весь искривлялся за столом. Старшие измучились ругать-поучать его. Когда приступили к густому мясному супу, глаза у гостей уже неволей закрывались.
— Две ночи не спали, — оправдывался Синюшка перед ожившими от питья хозяевами. Женщина с девочкой постелили гостям на печи и пригласили постояльцев ко сну. Разуваясь, Светояр спросил у девчушки, как у взрослой:
— Сколь годов тебе, красна девица?
— Четырнадцать, мил человек. А вам скоко?
— А мне стоко, скоко тебе ноне, токмо вдвое боле, — улыбнулся Светояр, ударяя на «о». А Синюшке шепнул уже на лежанке:
— Ба, чуть моложе моей Стрешки, а дитя дитем — ничего не выросло!