Пес и волчица

Токтаев Евгений Игоревич

"Весулк, малыш, что с тобой сделали...
– - ее голос дрожал, по щеке пробежала светлая полоска".

Весулк, Добрый Волк, как она называла его, положил голову на колени Хозяйке. Сразу стало спокойно. Даже боль отступила. Он почти не чувствовал своего тела. Короткая дрожь временами пробегала по слабеющим мышцам. Ему, почему-то, было холодно. От этого холода не спасал даже густой мех, отросший в преддверии зимы.

Она гладила его по голове и беззвучно плакала. Он не забыл ее. Не забыл, как она кормила его, маленького щенка, который был так мал и слаб, что не умел самостоятельно есть. Он всегда возвращался. Он вернулся и сейчас. Чтобы умереть у нее на руках...

Облако

было похоже на большого пса. Зверь лежал, уронив голову на передние лапы, а над ним склонилась светловолосая девушка в длинной белой рубахе, перехваченной тонким пояском. Девушку Квинт дорисовал мысленно, а затем она ожила. Немигающим взором Квинт смотрел в небо, наблюдая, как она притянула морду пса к своему лицу и поцеловала в нос. Пес лизнул ее мокрую от слез щеку, голова его клонилась. Девушка положила ее себе на колени и начала гладить, словно баюкая. Пес упокоенно вздохнул и закрыл глаза. Бок его вздымался все реже.

Почему-то мелькнула мысль: "Какая у нее маленькая ладошка".

Солнце клонилось к закату, разливая по небу охру и превращая высокие кучевые облака в глыбы розового мрамора, светящиеся изнутри. Посреди раскинувшейся внизу бухты, на зыбкой границе переливающейся золотом солнечной дорожки, маячила одинокая рыбачья лодка. Трещали цикады. Что-то крупное прогудело над ухом, уселось в волосах. Квинт мотнул головой, прогоняя незваного гостя, машинально сорвал сухую травину и сунул ее кончик в рот.

Облако медленно таяло в вышине, теряя сходство со зверем. На востоке небосвод темнел, приобретая фиолетовый оттенок. Пламя костра весело заплясало, добравшись до сухой, жарко горящей древесины. Невысокая, кривотелая сосна давно уже была мертва, но цепкие корни так жадно цеплялись за каменистую почву, что никакие ветры, гуляющие над морем, не смогли ее свалить. Свалил топор, и теперь она жарко трещала, порождая игру света и тени в стремительно сгущающихся сумерках.

Трибун сел и привалился спиной к большому валуну, подложив шерстяной плащ под спину. Достал из лежавшей рядом кожаной сумки комок воска и пару чисто оструганных и разнообразно заточенных деревянных планок. Покатал воск в руках, разогревая. Его пальцы, привычные к такой работе, быстро превращали бесформенный комок в грубое изображение сидящей девушки с псом, положившим голову ей на колени. До завершения фигурке было еще далеко, но Квинт уверенными движениями добавлял все новые детали. Отставив работу чуть в сторону, он рассмотрел ее, слегка покусывая при этом губу, и аккуратно, стараясь не помять, убрал обратно в мешок. Немного затекла спина. Не вставая, Квинт потянулся до легкого хруста в суставах, устроился поудобнее, и закрыл глаза.

Полусны... Яркие красочные видения наяву. С детства он видел удивительное в обыденном. "У тебя душа художника", -- говорил Стакир. Стакиру можно было верить. Но Стакир не знал, что эти видения -- лишь блеклое воспоминание о снах, что приходили изредка и столь сильно отличались от обычного беспорядочного калейдоскопа образов, что видят многие люди, когда Морфей[64]

властвует над их разумом. Он видел людей, не знакомых ему, их лица представали в таких деталях, что после пробуждения он не редко пытался воспроизвести их в воске или глине, вновь и вновь терпя неудачу, ибо не обладал талантами Стакира. И были другие картины. Кровавые битвы, походы. Они манили его, он боялся этих снов и жаждал одновременно. Они приходили не часто, но каждый раз, просыпаясь, он надолго терял покой. И видел полусны наяву...

"А что ты делаешь?"

"Фигурку".

"Да? А что это будет?"

"Конек. Скакал долго. Устал, отдохнуть прилег".

"Дай посмотреть. Красивый.

Ты его из воска слепил?"

"Да".

"Жалко. Воск непрочный".

"Непрочный. Медь прочная"

"Из меди сделаешь? Хочу! А как из меди-то? Ее руками так не помнешь?"

"Опока будет. Вот такая".

"Ящик без дна? А фигурка внутри?"

"Да. Земля вокруг. Медь вот сюда лить. Остынет, достану".

"А фигурка куда денется?"

"Воск растает. Будет медь".

"Ты кузнец?"

"Кузнец".

"Раб?"

"Раб".

"А кто твой хозяин?"

"Ты. Твой отец".

"Я тебя раньше не видел. Тебя недавно купили? Как тебя зовут?"

"Как хотят, так и зовут. И ты, как хочешь, зови".

Его звали Стакир. Ему было около двадцати трех лет, когда он появился в имении Марка Севера. Отец купил его на рынке в Неаполе, заплатив приличную сумму в полторы тысячи денариев. Кузнец Афраний, которому подбирали помощника вместо умершего недавно от болезни раба, осмотрев, ощупав молодого парня, и перекинувшись с ним несколькими фразами, сказал Марку, что за него денег лучше не пожалеть. Отец и Афраний общались с рабом на греческом, ибо тот почти не знал латынь. Греческий язык не был ему родным, но раб прекрасно владел им, да и латыни быстро учился, обладая большими способностями к языкам. И это был только один из его талантов.

Стакир стал работать в кузнице молотобойцем и вскоре Афраний заметил, что парень может гораздо больше, чем просто бить молотом в место, куда укажет его, Афрания, маленький молоток. Кузнец был уже стар. Бывший раб еще отца теперешнего главы фамилии, а ныне вольноотпущенник, присоединивший к своему личному имени, родовое имя бывшего хозяина, Север Афраний давно подыскивал себе ученика. Он нашел его в этом задумчивом парне из очень далеких краев, где замерзает море. Вскоре оказалось, что старик, всю жизнь работавший лишь на обеспечение семьи Северов и их рабов необходимыми инструментами и утварью, почти ничего не может преподать ученику. Наоборот, молодой ученик способен поучить старого мастера. Семья Северов впервые смогла выставить на продажу на рынках Капуи и Беневента кузнечные изделия. Простые и обыденные, вроде медных котлов, но таких, при виде которых знатоки восторженно цокали языками.

Афраний, по его собственным словам, был уже слишком стар для ревности, но ему, как и всем прочим, было интересно, где и как молодой раб обрел такое искусство. Стакир лишь загадочно улыбался и почему-то забывал половину латинских слов, ограничиваясь туманными оговорками на греческом, который, хоть и понимали практически все в доме, но обычно не использовали. Глава семьи не был жесток к рабам и не тянул сведения из них клещами. По правде сказать, ему гораздо важнее был солидный прирост дохода, который обеспечивал Стакир.

Младший из хозяйских сыновей, семилетний Квинт, буквально прилип к новому рабу, не отходя от него ни на шаг. Мать посмеивалась, глядя, как сын, высунув от усердия язык, лепит из воска собаку. Собака была похожа на свинью с лисьим хвостом, но для Квинта это был шедевр, сравнимый с лучшими работами Лисиппа. "Пройдет", -- отвечал матери отец. Двое старших сыновей, Марк-младший и Луций, уже вовсю привлекались к управлению семейным владением. У Марка Севера было не много рабов, он не был богачом-латифундистом, проводящим дни в праздности, и ценил труд превыше всего. К тому же, какой отец не хочет, чтобы дети его прожили лучшую жизнь. Вот и экономил глава фамилии на всем. Не тратился на рабов, многое делал сам, чтобы в один прекрасный день надеть на палец золотое кольцо всадника. Квинт подрастет, тоже будет помощником, а пока пусть себе лепит фигурки. Пройдет.