Пес, который боролся за свои права
Шрифт:
— Ты завтра идешь к ней? — спросил меня Рон.
— Да. А ты?
— Разве такое пропустишь. Ты у нее бывала?
— Нет. Только снаружи, во дворе. А ты внутрь заходил?
— Да. Как по-твоему, сколько у нее комнат?
— Не знаю. Может быть, тридцать?
— Неплохо, — сказал он. — Тридцать три, считая ванные.
Я всегда думала, что при подсчете комнат в доме ванные в расчет не берутся, но, видимо, водопроводчики придерживаются на сей предмет другого мнения.
— Ты считал?
— Нет. Я спросил.
— Устанавливал золотые краны или что-нибудь еще?
— Нет, ничего такого. Один раз был обыкновенный засор, а в другой — протекала труба.
— Небось там как в сказке?
— Совсем не то, что ты думаешь, —
Винс прервал наш разговор:
— Вожатым вернуться к собакам.
Во время длительной укладки мы продолжили с того места, где остановились.
— А я думала, у нее не дом, а фантастика.
— На этот счет у меня есть теория, — сказал он. — Она для этого слишком богата. На кого ей производить впечатление? Понимаешь, что я имею в виду?
— Догадываюсь. К тому же если у вас тридцать три комнаты на одного человека?… Что уж тут говорить!
— На троих, — поправил меня Рон, — если считать горничную и этого… как его… У него свое жилье. В цокольном этаже.
— Реджи, — сказала я.
— Но это и впрямь смешно. Похоже, у нее есть кое-что из того, о чем ты говорила. Взять, к примеру, кухню. Там четыре мойки — уж я-то их немало повидал, — целых четыре. Можешь мне поверить.
— Я верю.
— Раз посмотришь, и сразу видно, что все из Западной Германии. А краны… да там в одной штуке только материала на тысячу долларов. И тут же всякая ерунда. И вот уж не поверишь, в комнате, где протекала труба, сотня удочек для ловли на муху, и половина из них настоящая дешевка. Как-то странно.
— Должно быть, это удочки ее мужа, — сказала я. — Он рыбачил и вязал мух. Во всяком случае, я догадываюсь, о чем ты говоришь. И собаки из той же серии. Ты их видел? У нее два действительно красивых пойнтера. Один выставочный, со вторым ее муж охотился. Ну а третья — так посмотреть не на что, просто калека.
— Вернуться к собакам, — объявил Винс.
— До завтра, — сказал Рон.
Когда Рауди наконец облюбовал место и поднял лапу на углу Конкорд-авеню и Эпплтон, было уже половина одиннадцатого. На подъездной дороге к моему дому Шейн выходил из своей легковой машины, если только это слово применимо к «мерседесу». Помыть мой «бронко» стоит столько же, сколько помыть грузовик, так что, может быть, он тоже не легковая машина, но все-таки это, несомненно, «форд», а не «мерседес». Я выбрала ее для двух своих собак, которых тогда держала — Винни и Дэнни, — и на всякий случай мне было нужно место еще и для третьей. Никогда не знаешь, что может случиться. Но вместимость — это еще не все. Приходилось учитывать снег и лед. Дело в том, что Дэнни страдал артритом, а Винни была уже немолода, и мне было необходимо иметь машину достаточно сильную — такую, которой нипочем снег и лед, чтобы им не пришлось много ходить (я говорю про Кембридж — в Аулз-Хед дороги распахивают). К тому же у «бронко», как ни странно, гораздо больше сходства с Рауди, чем с Винни и Дэнни. Люди далеко не всегда похожи на своих собак, но у их собак и машин всегда есть сходство. Рассудительный владелец трех догов, разумеется, не рассчитывает, что они поместятся в «корвете», а хозяину йоркширского терьера ни к чему фургон внушительных размеров. Однако и это еще не все. Откуда я могла знать, покупая «бронко», что Рауди окажется у меня? Явно некая таинственная сила заставила меня выбрать именно «бронко» — машину, специально предназначенную для того, чтобы ездить по снегу и льду. С тех пор как у меня появился Рауди, я всегда была довольна и им, и «бронко», и этим новым проявлением единства собачьей внешности и сути в нашем подчас непредсказуемом мире.
Еще до появления Шейна с его «мерседесом» и до того четверга я вдруг обратила внимание на то, как я выгляжу в своей собачьей одежде. Когда-то мои джинсы имели вполне приличный вид, но ничто не вечно, и теперь они порваны на коленях. Мою новую
Так мы и столкнулись: я со своей ручной тележкой, в одежде, скроенной собаками, с прической от Кембриджского клуба дрессировки — и Шейн, выходивший из «мерседеса» цвета ирландского сеттера, в плотном английском полупальто и с белокурыми волосами, сверкавшими в свете, лившемся из задней двери моего дома.
— Холли? Что вы здесь делаете так поздно?
— Занималась с собакой, — ответила я и подумала, не предложить ли ему зайти, но у меня на кухне очень яркий свет, а на пончо еще не были отстираны пятна, оставшиеся с тех пор, когда Сэсс, одна из моих сук, кормила на нем своих щенков. — А вы?
— Задержался на работе.
— Издать или погибнуть?
В Кембридже считается хорошим тоном думать, что люди работают за должность, а не за деньги.
— Нечто в этом роде. Вы заняты завтра вечером?
— Да, — сказала я. — Как-нибудь в другой раз?
— Конечно, — сказал он. — Впереди у нас масса времени.
В моем автоответчике было два сообщения. Первое от Стива Делани, ДВУ (Делани ветеринар-убийца). Он настаивал, что нам надо поговорить.
— Конечно, — сказала я Рауди, — нам надо поговорить. Нам надо вернуться все к тому же старому разговору. Но сделать это должен он. Это его работа, верно?
Я провела рукой по горлу Рауди и осторожно погрузила пальцы в густой мех. Наружная шерсть лайки служит для защиты, поэтому она достаточно жесткая, но если запустить пальцы поглубже, то доберешься до мягкого подшерстка. Маламут — это волк в овечьей шкуре.
— Верно? — повторила я. — Ведь кошки и собаки не единственные его пациенты, разве не так? Считается, что он должен думать и об их хозяевах. Я имею в виду, что он должен работать для всех, как по-твоему? Но ему ведь с этим не справиться? Это просто невозможно.
Второе сообщение было от отца. У Милли наконец-то начались роды. Когда я набрала его номер, он даже снял трубку. Естественно, в сарай был протянут провод.
— Еще нет, — сказал Бак. — Но она держится молодцом. Ты бы ею гордилась.
— Я уже горжусь.
— Мы слушаем «Милую Клементину». При родах сукам помогать не надо. Лучше всего просто не вмешиваться. Бак это отлично понимает, но ему необходимо сознавать, что он приносит им облегчение своим присутствием и тем, как приветствует появление на свет их отпрысков. Узнав о том, что ваш отец поет «Клементину» ощенившейся суке волчьих кровей, вы скорее всего подумаете, что он тронулся рассудком, но когда мой отец начинает осуществлять на практике акушерско-музыкальные методы Ламеза, то это явный признак того, что он входит в норму.
— Мне очень жаль, — сказала я, — но про Клайда нет никаких новостей. Я делаю все, что могу. — Как ни тяжело мне было подвергать опасности его вновь обретенное душевное здоровье, упоминая Клайда, но я не могла поступить иначе. — Прошло только четыре дня. Я продолжаю поиски, и мне помогают разные люди.
— Люди, — проговорил он с отвращением. — Чего еще ты от меня хочешь? Я делаю все, что в моих силах, и мне помогает один парень. Я обратилась во все газеты, повсюду развесила объявления. Обошла все приюты. Все знают, что он пропал. Как только он обнаружится, я узнаю об этом через несколько секунд. К тому же мне известно, что у Остина Квигли его нет, я туда заходила. Если бы он был где-то поблизости, то я бы услышала, как он воет. У Остина его нет.