Пес, который боролся за свои права

Конант Сьюзан

В ту ночь он не сопел и не бил по мне лапами. Спать мне не давал Клайд, новоиспеченный отец пятерых щенков, что явствовало из сообщения, которое я нашла в автоответчике. Волки не похожи на кошек. На свободе вся стая, включая отца, помогает присматривать за волчатами. Кошки. Одна лаборатория по-прежнему проводит знаменитую серию экспериментов на котятах и кошках. Они существуют на деньги, которые берут с меня в качестве налогов. Несколькими годами раньше мои — и, разумеется, ваши — деньги едва не пошли на оплату еще одного великого эксперимента. Очаровательную группу человеческих существ в месте с подкупающим названием Раневая лаборатория — это недалеко от Вашингтона, округ Колумбия, — осенила восхитительная идея заняться изучением повреждений

живой ткани. Как минимум, для этого нужна поврежденная живая ткань, так ведь? Вы, конечно, скажете, что у министерства обороны, которому принадлежит это заведение, что-что, а уж поврежденная живая ткань всегда найдется под рукой, но как бы не так, потому что эти ублюдки — прошу прощения, исследователи — намеревались получить ее, стреляя из ружей по кошкам и собакам. Министр обороны Каспар Уайнбергер прекратил этот эксперимент. Это подлинная история. Вы можете прочесть о ней. А что если бы Уайнбергер не остановил их? Если бы никто не остановил? Так где же Клайд? Часа в три ночи я вспомнила статью одного врача. Она была посвящена его студенческим годам. Он описал одно лабораторное занятие, на котором должен был провести вивисекцию на собаке. Ему сказали, что собаке сделана анестезия, а она никак не засыпала и все время выла. Рефлекс — объяснили ему. Но он-то знал, в чем дело. В Бостоне много медицинских школ. Где же, черт возьми, Клайд?

Около семи утра я стучала в дверь Марти и Мэта Джерсонов. Поскольку щенки просыпаются рано, я подумала, что Джейсон, или Джастин, тоже не залеживается, и не ошиблась. Он сидел на маленьком сиденье, прилаженном к кухонному столу, и бросал на пол что-то похожее на «Чириос». Правда, Марти сказала, что это вовсе не «Чириос», а какая-то полезная пища, способствующая развитию координации движений. Рауди вычистил сперва пол, потом физиономию малыша, и, пока мы ждали, когда Мэт кончит бриться, я показала младенцу, как подбрасывать кашу в воздух, чтобы Рауди ее ловил.

— Это способствует развитию зрительно-жевательной координации, — объяснила я Марти. Я нисколько не преувеличивала, ведь именно отработанной практикой схватывания пищи на лету объяснялось поразительное умение Рауди обращаться с теннисными мячами.

Наконец Мэт сел за стол. Пока он ел, я изложила ему все, что думала о Клайде:

— Его нигде нет, Мэт. Я до предела повысила обещанное вознаграждение. Везде, где только можно, развесила объявления. Дала их во все газеты. Сперва я думала, что он просто потерялся. Но он не потерялся. Такие места действительно существуют. Здесь, в Кембридже.

— Ты права, они действительно существуют.

— Но там со мной не станут разговаривать. Меня туда просто не пустят. Остановят у первой же двери.

— А почему ты думаешь, что меня они встретят с распростертыми объятиями?

— Вовсе не думаю. Но у тебя все же есть шанс проникнуть туда, разве не так? У тебя есть удостоверение. Ты сам исследователь.

— Но не такой, как они. Можешь мне поверить. Не такой.

— Конечно нет. Но дело в том, что я совсем не знаю этих людей и ума не приложу, как выяснить, что творится в этих заведениях. Разве что найти кого-нибудь, кто мог бы туда проникнуть. Может, ты хоть попробуешь позвонить?

— Конечно, но…

— Знаю, тебе это не слишком по душе, и прекрасно тебя понимаю. Но я просто в отчаянии. Иначе я не стала бы тебя просить. Возможно, это глупая затея, но больше я ничего не могу придумать.

— Не в том дело. — Он поднес ко рту ложку каши. — Послушай, мы… м-м… держим за правило не вмешиваться в чужие дела.

— Какие же это чужие дела? — прервала я его. — Разве тебе безразличны волки?

— Настолько небезразличны, что он никогда не стал бы держать волка в своем доме, — вмешалась Марти.

— Может, вы обе успокоитесь и дадите мне закончить? — спросил Мэт.

— Извини, — сказала я.

— Хорошо. Послушай, если тебе нужно, чтобы кто-нибудь позвонил им, обратись к Шейну. Попроси

его позвонить. Со мной они просто не станут разговаривать. У него это скорее получится. Ему они по крайней мере ответят.

Я, конечно, знала, что Мэт имеет в виду. Он занимался работой академической и сугубо теоретической, она была престижной, но оплачивалась так себе. Иное дело Шейн. Звонить по телефону и обивать пороги лабораторий — ниже его достоинства. Он не хочет марать свои теоретические руки. Пусть этим занимается Шейн. Впрочем, это хорошо: значит, Шейн не сноб. Если я его попрошу, то, может быть, он даже сделает несколько визитов. Я знала, он мне не откажет. Ему нравятся мои волосы. Он так сказал. Ему нравлюсь я. Ему нравится мой отец. Я сделаю так, что он мне поможет.

Глава 19

У матери Кевина Деннеги есть гребень и щетка, однако всякий раз, использовав их по назначению, она туго стягивает свои седые волосы, оборачивает их вокруг головы и завязывает узлом, после чего вооружается молотком — своим основным парикмахерским орудием — и забивает в узел, а через него и в череп дюжину заколок. По-моему, она вколачивает туда еще несколько стальных гвоздей, хотя, возможно, и заколок достаточно, для того чтобы с ее лица не сходило страдальческое и суровое выражение. Мне всегда казалось, что оно способно удержать волосы на месте без всяких заколок и гвоздей. В прошлом католичка, а ныне убежденная адвентистка седьмого дня, она по-прежнему обожает Кевина, единственного из оставшихся при ней детей. В своем доме она не позволяет ему употреблять мясо, алкоголь или кофеин из-за вреда, который они могут причинить его здоровью. В пятницу она прибирается в доме, готовит пищу на весь следующий день и в субботу отправляется на службу. Поэтому я так удивилась, увидев ее у двери моего дома, когда вернулась в то субботнее утро от Джерсонов. Однако мое удивление объяснялось еще одной причиной: она знает, что делает Кевин в моем доме, и вдобавок подозревает, что он занимается там еще и тем, чем он вовсе не занимается.

— Блаженны те, которые соблюдают заповеди Его, — объявила миссис Деннеги, — чтобы иметь им право на древо жизни и войти в город воротами. А вне — псы.

— Откровение Иоанна Богослова, — сказала я.

Это-то мне и надо. Миссис Деннеги чрезвычайно серьезно относится к библейским текстам, но подозреваю, что она выработала весьма изворотливую интерпретацию имеющихся там высказываний о собаках, поскольку мне всегда казалось, что она их любит. Более того, она меня не одобряет, но всегда любезна со мной, и все обитатели нашего квартала, включая владельцев собак, считают ее хорошей соседкой.

— Мой пес не вне, — добавила я. — Не вне и не без призора. Как раз сейчас я провожу его через ворота.

— Мне только что звонила моя подруга Алисия, — сказала миссис Деннеги. — Она хочет, чтобы Кевин помог ей, но дома его нет, нет и на работе, вот я и сказала себе, что сама помогу Алисии, это мой долг. Она не станет беспокоиться по пустякам, и если говорит, что кто-то должен что-то сделать, то, стало быть, так надо.

— Что случилось?

— Алисия говорит, что лает и воет собака. Обычно это хорошая собака. Она лает, но не так. А до того как убили эту несчастную женщину, их было две. Она обожала обеих, но сейчас осталась только одна, и Алисия не знает, что с ней случилось, ее почти не кормят, она живет сама по себе и не слышит ни единого доброго слова.

— Это ужасно, — сказала я. — И чего она хочет от Кевина?

— Про это я вам, кажется, и говорю. Она бы пошла и забрала бедняжку к себе, но не может, потому что Ральф не может жить в одном доме с собакой, поэтому у Алисии и нет собственной собаки. Вы не поверите, но она любит их запах, особенно во время дождя, что довольно странно, ведь Траппер был замечательной, чистой собакой, но по нему никогда нельзя было определить, что влажность повысилась. Я пошла бы и забрала ее сама, но не могу, у меня служба, я и так уже опаздываю на полчаса.