ПЕС

БраМиН ШаМаШ

Наконец, сообразив, где находится выход из этого кошмара, учитель метнулся к лестнице люка. Вступив на первую ступень, художник инстинктивно запрокинул голову. Из открытого проема на него падал свет. «Слава богу! Сейчас все закончится. Сейчас я проснусь». С прыткостью шимпанзе он взметнулся наверх. Поднявшись, он облегченно вздохнул. Но этот вздох застрял в легких. Вынырнув, он увидел все ту же заправленную кровать, с съехавшим набок матрасом, табурет, умывальник и зеркало.

В отчаяние он поднялся наверх по следующей железной лестнице. Затем снова. И снова. Но каждый раз,

выходя из проема, он видел одну и ту же картину: заправленная кровать с съехавшим матрасом, новенький табурет, умывальник и зеркало. И каждый раз воспаленные мозг отказывался принимать безысходность положения.

Пока сознание Гайанского металась по лабиринту зазеркалья, его тело по эту сторону кинулось к серому коту:

– Эх, товарищ Тимофей, молодец! Думал, загнусь здесь! Разрешите вас обнять …

Восторженно глядя на животное, художник, вернее тело художника с вселившимся в него майором, занес над котом руки. Убийственный взгляд томных кошачьих глаз осадили пыл Гайанского. Шах потряс над зверьком ладонями, и, не зная, куда их девать, запустил пальцы в густую черную шевелюру.

– Спасибо, спасибо, – благодарил он кота.

Важный вид кота, его не моргающий, холодный взгляд и нервно пульсирующий кончик толстого хвоста, заставили Гайанского вытянуть руки по швам, стать смирно, и поставленным голосом доложить:

– Майор Птаха к выполнению задания готов. Разрешите приступать?

Кот потерял к нему всякий интерес. Пушистый безразлично поднялся на следующую ступень. Обернулся. Одарил майора в теле художника испепеляющим взглядом, и в три прыжка одолев лестницу, исчез в люке.

Восторженный майор вернулся к зеркалу. В отражении настоящий Гайанский, сидел на кровати, в отчаянии обхватив голову руками.

– Видишь, малахольный, – обратилось к нему майор, – с первого раза махнул. Обычно присматривается, прикидывает …

Гайанский чувствовал себя статистом в театре абсурда. Его собственное отражение ему не подвластно! Оно само по себе бегает по подвалу, бросается на кота и трогает свой, нет, черт подери, его, Гайанского, волосы. В то время как настоящий Юрий Евгеньевич, беспомощно наблюдает за всем этим из зазеркалья. Не в состоянии понять происходящее, он гневно крикнул:

– Что, черт возьми, происходит? Где я?

– Тихо ты, не кричи. Все нормально, – успокоил его голос Шаха. – Я объясню. По крайней мере, то, что тебе можно знать. Как я оказался в зеркале, не спрашивай. Гос. тайна, сам понимаешь, подписка, присяга. Тимофей вытащил меня, и засунул в твое тело. Это на время, не переживай.

Майор, в теле художника, подошел к зеркалу и придирчиво разглядывал отражение. Гайанский, чувствуя неладное, поспешил спросить:

– Зачем?

– Что? – оторвавшись от отражения, переспросил Шах. – А сам как думаешь? То-то. Сейчас я – это ты. Выгляжу как ты, говорю как ты, двигаюсь. Повторяю, сделаю все, верну тебе твое малахольное тело в целости и сохранности. Да, – задумчиво сказал майор, оглядывая тело, – жаль, что выбирать нельзя.

– А меня, почему не спросили? – запротестовал художник. – У меня же своя жизнь, планы, работа, наконец. Я – против!

– Ну, брат, тут ничего не поделаешь,

у всех работа. А то, что ты против … Задание важнее твоих этих, как их, желаний, – майор в теле учителя, пригладил волосы, потом раздраженно потеребил их. – Ладно, товарищ, не дрейфь. Сделаем все в лучшем виде …

– Нет, уж позвольте, – задыхался от возмущения Гайанский, – я не давал своего согласия. Это насилие, это произвол. Беспредел!

Майор предостерегающе поднял руку:

– Спокойно. Не трать нервы. Все равно ничего не изменишь. Обычно Тимофей поблизости. А когда он рядом, в зеркале все видно. Ну как в кино, моими глазами видишь, что происходит.

– А я? – растерянно спросил учитель. – Что мне делать?

– Ничего. Смотри, наблюдай. Отдыхай. Кстати, я тебе экскурсию обещал.

Глава 3

Наступило утро. В зеркале над умывальником Гайанский видел пасмурный рассвет. Шах, по-видимому, стоял в холле, на первом этаже школы и наслаждался свежим весенним утром. После недолгого блуждания по катакомбам, учителю стало ясно: эти подвалы охватывали как минимум квартал между художественной школой и зданием МВД. Масштабно. И в подземных коридорах, и в кабинетах горел тусклый свет. Подземная инфраструктура впечатлила учителя. Кроме лабиринта тюремных камер здесь были допросная, казарма, архив. Даже красный уголок. И расстрельная комната.

– В этой комнате еще в тридцатых мочили контру. Знаешь, почему говорят «мочить»? Потому, что жмуров замачивают в ваннах с известью. Видишь? Вот они, – Шах показал на ряд эмалированных кадушек, удобно расположенных под стеной в смежной, с расстрельной, комнатой. – Тут в расход пускали, тут мочили. Через тройку дней в извести жмурик становится как холодец. Затем в канализацию.

Гайанский инстинктивно отступил от экрана зеркала. Какой ужас? И над всем этим он много лет учил детей красоте?

Экскурсию Птаха закончил у глухой железной двери, в дальней комнате с несколькими рабочими столами, по всей видимости, кабинетом следователей.

– Там мое задание, – он указал пальцем на дверь. – Там засела эта гнида.

Гайанский в ужасе отвернулся от зеркала. Мысли, до сих пор танцевавшие в его мозгу кадриль, стали приходить в порядок. «Какой-то сумасшедший демон в моем теле собрался прогуляться по катакомбам? Зачем? По всей видимости, сражаться с таким же демоном. Ему конец. Мне конец!». Вывод привел его в окончательное изнеможении. Он плюхнулся на пружинную кровать. Всхлипывая как маленький ребенок, он зарыдал. И как в детстве, какими бы горькими не были слезы, приводят они всегда в оно и тоже место. Сон.

Сейчас, в подвальном зеркале, он наблюдает за рассветом. Через час придет уборщица, тетя Рая, а еще через час начнут приходить учителя, затем дети. У Гайанского сегодня три урока, два утром и третий после обеда, во вторую смену. Один бог знает, что собирается делать этот демон в его теле!

Минуточку. С его телом. Чтобы не сотворил майор, или его дух, за все отвечать Гайанскому. Но что, он, настоящий Гайанский может сделать? Ничего. Только беспомощно наблюдать за собственным жизнеразвитием.