Песчаные замки
Шрифт:
— Расскажи нам, — взмолилась Хонор.
— Разве вы до сих пор не поняли? — тихо промолвил Брендан и потянулся к Агнес, глядя ей в глаза.
— Что мы должны понять?
— Из-за Реджис ваш отец не мог вернуться домой. Из-за нее ваша семья не может жить вместе. — Он взглянул на неподвижно застывшего Джона.
— Что ты говоришь? — выкрикнула Агнес, стремительно оглянувшись на отца с матерью. Джон чувствовал на себе пронзительные взгляды дочери и жены, слыша, как Том шагнул вперед, как бы стараясь всех успокоить.
— Поехали, разберемся в участке, — сказал сержант Коссо, тоже глядя
— Папа, — всхлипнула Агнес, — о чем он говорит?
— Я не могу ответить в отсутствие Реджис.
Агнес бросилась к матери и уткнулась лицом ей в плечо.
Детектив Гаффни шагнул, взял Джона за локоть и повел его вместе с Бренданом к двум полицейским машинам. Джон оглянулся через плечо.
Несмотря на вполне ожидаемую картину — плачущих дочерей, смотревшую ему вслед в отчаянии Хонор, довольно усмехавшегося Питера, — увиденное поразило его.
Берни, стоя рядом с Томом посреди грота, протянула правую руку, глядя, как полиция ведет Джона и Брендана к машинам мимо фантастически разрисованного «вольво». Но смотрела она не на брата. Рука ее дергалась, как бы пытаясь что-то схватить, чего Джон не видел; в глазах светилась боль, взгляд не отрывался от Брендана Маккарти, рыжеволосого парня, которого уводила полиция.
Глава 24
Полиция увезла Джона и Брендана. Хонор стояла, глядя им вслед, Агнес и Сес бежали за машинами, остановившись только тогда, когда те скрылись из виду. Питер с друзьями умчались в том же раздражении, в каком приехали.
Оглянувшись на Бернадетту и Тома, Хонор поняла, что они совсем выбились из сил и желают остаться одни. Она снова пошла по винограднику — не домой, а по тропинке к берегу. Ближе к морю кожу защипало от соли. Волны катились, воздух был сырой, длинная каменная стена непрерывно тянулась справа от нее по склону холма, мерцая на солнце, поблескивая слюдяными прожилками.
Она взобралась на склон, петляя среди кустов восковницы и шиповника, миновала лабиринт на песчаной отмели. Там стоял каменный коттедж Джона, вырисовываясь темным силуэтом, и Хонор, увидев его, побежала. Наверняка Реджис там. Их прекрасная заблудшая дочка. Если девочка ищет ответов — а она их точно ищет, — то должна быть только здесь.
— Реджис! — крикнула Хонор.
Взбежала по ступенькам, толкнулась в дверь, запертую на замок, правда, старый, расхлябанный. Можно, конечно, выломать силой, но известно, что у Тома всегда висит запасной ключ на ржавом гвозде за ставнями кухонного окна. Если только Джон его не забрал, не перепрятал в какое-то другое место. Вряд ли. Она нащупала ключ пальцами, сдернула, оцарапав ладонь о гвоздь. Наплевать. Главное, что достала.
С трудом вставив его в замочную скважину, отперла дверь, вновь крикнула в прохладную тьму:
— Реджис!
В доме пусто. Джон снова в полиции, Реджис опять пропала. Хонор прислонилась спиной к двери, закрыла глаза, вернувшись назад во времени. Когда полиция уводила Джона с продуваемого ветрами утеса, вместе с ним исчезла и Реджис, растерянная, онемевшая, неспособная ни вспоминать, ни рассказывать о том, чему только что была свидетельницей.
Что имел в виду Брендан? «Из-за Реджис ваш отец не мог вернуться
Она старалась не думать о том, о чем думают Том и Берни. Если бы можно было вернуть время вспять, никогда не сунула бы письмо под скатерть, где его обнаружила Реджис. Потерять ребенка очень легко, а вернуть практически невозможно. Хонор вспомнила рождественские ясли — вертеп, — которые Берни с монахинями в каждый сочельник устанавливают перед капеллой. Тетка по доброте сердечной всегда позволяет девочкам участвовать в церемонии, но Младенца-Христа неизменно укладывает сама. Несмотря на мольбы своей крестницы Реджис, которой, как всем известно, ни в чем не может отказать, считает это своим неотъемлемым долгом. При установке яслей глаза у нее обязательно на мокром месте. Хонор при этом ни разу не видела ее без слез.
Значит, теперь Реджис знает правду о тетке с собственных слов своей матери. Если она когда-нибудь и догадывалась об истории Берни и Тома, то никогда на то не намекала, а Хонор никогда об этом не заговаривала при всей своей откровенности с дочерьми. Даже с Реджис, самой прямолинейной и требующей от окружающих правды, только правды, ничего, кроме правды.
По-прежнему стоя у двери коттеджа на берегу, она открыла глаза. Почему так темно? Джон держит ставни закрытыми — на него не похоже. Он живет на свету — чем ярче и резче, тем лучше. Его фотографии — световые этюды. Подобно «тоналистам» и американским импрессионистам, любит Блэк-Холл за свет, омытый рекой, океаном.
А в домике стоит непроглядная тьма. Слыша запахи фотохимикатов, она догадалась, что он здесь работает, и еще сильней огорчилась при мысли об идеально темной лаборатории в пристроенной к их дому студии.
На ощупь добралась до кровати, уселась; когда глаза привыкли к темноте, разглядела на подушке фотокамеру Джона. Старая, еще не цифровая «Лейка». Хонор улыбнулась — вполне в его стиле. Он живет для того, чтобы делать хорошие снимки, запечатлеть момент, день, свои ощущения. Кроме того, она заметила, что он хранит шкатулку — ту самую, — на импровизированной тумбочке из ствола топляка, поставленного у кровати. Видимо, Том ему ее вернул.
Подняв крышку, она заглянула внутрь и увидела старое, помятое свидетельство о смерти Кормака Салливана. Сердце пронзила болезненная любовь к прадеду Джона, которому хватило храбрости уехать в Америку. Несмотря на голод, на тоску по дому, Кормак построил прекрасные стены, огородившие эту землю. Создал семью, пустил корни, из которых выросли Джон и Хонор, их дочери. Кольцо тоже на месте, золотое с красным камнем.
Внимание вдруг привлек лист бумаги и ручка возле постели. Она поднесла его к глазам, прищурилась в неясном свете, пробивавшемся сквозь планки жалюзи, разглядела заметки Джона. Вертя блокнот, разбирала: «Поезд до Монреаля. Автобус до Квебека. 8 утра, ровно в полдень, 3 часа дня. Или Том довезет? Узнать в отеле Святого Иакова о недельной плате».