Пещера на склоне горы
Шрифт:
Как же дальше? Как?
Чингиз зажмурился.
Ведь он не сомневался... Только все никак не мог понять - за что?
Но было тихо.
Он открыл глаза и понял, что ошибся.
Его братья, кровные, родные, по-прежнему любили, уважали, как должны младшие уважать старшего, у них и в мыслях не было хоть пальцем его тронуть...
Помилуйте, ему, Чингизу, мстить? За что ж его карать? Он невиновен - лишь попал в беду, и его надо вызволять. Любыми силами, любым путем.
– Откуда ты пришел?
– хрипло спросил средний брат.
–
– А лучше всего - проводи, - добавил младший.
– Мало им нашего скота, мало того, что все боятся по ночам...
– Они несчастны, - тихо сказал Чингиз.
– У них нет ничего, что есть у нас.
– А кто им мешает?
– огрызнулся средний брат.
– Работай, думай и получишь все. Да, все!
– Они дикие, - еще тише произнес Чингиз.
– Они даже не умеют сеять. Они не знают, как содержать скот. Я научил их: сделал им загон. Кроме того...
Он опустил голову.
– Ну, договаривай!
– Там женщина, и я ее люблю. Она должна родить.
– Женщина!
– криво усмехнулся средний брак.
– Жена!.. Не человек - дикарка, полузверь!
– Ты бы уж тогда выбрал в стаде подходящую овечку...
– поддержал его младший.
Он чувствовал, что правота - _их_ правота - сейчас сильней любого довода рассудка, и потому смел потешаться и глумиться с высоты своей оцивилизованности, не ведая, что это - вовсе не вершина, а только склон, где каждому покуда отведен свой уровень, который виден лишь со стороны. И то - не всякий зрячий может различить... Пусть даже пожелает всей душой стать зорким, как никто на свете...
– Что ты сказал?
– сжав кулаки, спросил Чингиз.
– Еще хоть слово...
Но младший и сам понял, что перегнул палку. Шутка вышла неудачной.
Он с досадой отвернулся.
Первым сделал шаг к примирению средний брат.
– Тебе нечего бояться, - сказал он, дружески-беззаботно похлопав Чингиза по плечу.
– Я не боюсь, - угрюмо отозвался тот.
– Но мне не нравится ваш тон и все, что вы затеяли... Недостойно, глупо... Вот уж не думал, что мои родные братья, к которым я пришел за помощью...
– Ты ничего не понял! Этому стаду требуется помощь, так? Что ж, мы готовы, мы пойдем! Сам посуди, смешно будить селение и поднимать всех на ноги. Главное, начать переговоры, если ты все верно передал. Но, милый брат, на всякий случай... Ты можешь поручиться, что на нас не нападут?
– Нет, - честно признал Чингиз.
– Меня никто не тронет. Но как они расценят _ваш_ приход...
– То-то и оно! Забудь обидные слова. Ведь все мы люди... Ну, погорячились! Право же, заботясь о тебе... Теперь все ясно... В конце концов пусть будет так! Пусть ты нашел себе жену... на стороне - это мы уладим. Места много. Поможем тебе поставить новый дом, в хозяйстве подсобим... Живите с миром. Ты не обижайся.
– Постараюсь, - сухо произнес Чингиз.
Он верил и не верил.
И эта двойственность его смущала, как бы замыкала силой в его собственное "Я",
Родные братья... Неужели они могут поступать окольно, подло?
По отношению к _нему_ они чисты - он это видел, но в тот же миг он вдруг невероятно ясно осознал, что есть не только он и есть не только мир вокруг него, враждебный, дружелюбный, безразличный, но основное: все взаимосвязано, и нет в природе четкой грани, которая способна отделить "Я" - раз рожденное, простое - от "Я", живущего на стыке множества миров и связей, и времен.
Пока стоишь на склоне, настоящей крутизны не знаешь.
Но разве им все это объяснишь?
Они ведь не были там, в пещере, не сидели у тлеющего очага и не смотрели на звезды, скалы и снега глазами, в которых отражаются начало и одновременно - бесконечность восхождения, они не ведают той радости, когда вдруг подберешь обломок камня, простой обломок, и, вместо того, чтоб выбросить, наоборот, как редкостную драгоценность принесешь с собой, поскольку этим камнем _можно_ на стене пещеры рисовать, увековечивать _Вселенную_, где ты и бог, где ты и смерть свою со временем найдешь!..
– Хорошо, - сказал Чингиз, - покуда на небе луна, пойдемте. Путь неблизкий.
Тут он солгал.
Солгал нарочно, потому что до пещеры в общем-то не так уж было далеко...
Но Чингиз вовсе не хотел спешить. Племя спит - и пусть себе. Люди за день устали.
Это ведь от зверей да от злых горных духов они сейчас защищены, а от людей, сородичей своих, вооруженных, обуянных своею человеческой гордыней, недовольных тем, что и другие могут быть не хуже...
Нет, пусть-ка лучше их тропа петляет, став против прежней вчетверо длинней, но племя хоть успеет пробудиться и соберется все для утреннего жертвоприношения...
Тогда к пещере можно подойти, назваться и начать переговоры.
Лучше так. Вернее.
Три фигурки медленно брели по узкой тропе, перешагивая через валуны, карабкаясь все выше, выше...
Да, собственно, и не было теперь желания завязывать пустые разговоры - каждый был сосредоточен, упрямо думая о сокровенном, о своем...
Селение осталось позади и отсюда, с высоты, казалось в лунном свете покрытым тонкой серебристой кисеей - ни дать ни взять, притаившаяся женщина в чадре...
Затем луна исчезла за стеною гор, и с этого момента двигаться пришлось на ощупь, в темноте.
Чингиз эту дорогу знал неплохо и заранее готовился к возможным каверзам пути, тогда как братьям приходилось туго: они постоянно падали, скользили, спотыкаясь...
– Когда же конец?
– не выдержал средний.
– Скоро, скоро, - безучастно ответил Чингиз.
Он старался не замечать, как с каждым пройденным метром злость в них закипает все сильней, волна ненависти становится все круче - нет, не к Чингизу, вовсе нет, а к тем, к кому он вел их окаянною тропой...