Пещера Рыжего монаха
Шрифт:
— Вот это да! — только и сказал Федя.
— Я же говорил, что все будет хорошо, — отозвался Аджин. Но вид у него был обескураженный. — Иди! — подтолкнул он друга.
Достигнув башни, Федя прогнал ишака на берег. Аджин молча протанцевал какой-то непонятный танец, выразив этим восторг по случаю окончания дела, потом вскочил на ишака и галопом унесся в сторону города.
Федя восторга не испытывал. Теперь он снова почувствовал ужасную неловкость. С трудом он заставил себя войти в башню.
Комната освещалась лишь лунным светом, проникавшим через
Чтобы как-то скрасить положение, он принялся разжигать очаг. Сухое дерево разгорелось сразу и осветило угрюмое помещение живым трепещущим светом. В комнате стало уютнее.
Федя оглянулся на девочку. Она еще ниже опустила голову, плечи ее подрагивали. Что ж, этого следовало ожидать: было бы странно, если бы обошлось без слез. Что ей сказать, чем утешить?
— Слушай, давай поужинаем. Если хочешь, я отведу тебя домой… только не плачь.
Асида подняла голову, на лице ее не было ни слезинки. Ее белые зубки сверкнули в отсветах пламени — она рассмеялась.
У Феди отлегло от сердца. Теперь они смеялись вместе, а насмеявшись, занялись приготовлением ужина. Федя достал из хурджинов припасы. Котелок с вчерашней мамалыгой был подвешен над огнем, на тряпице разложили чурек, сыр и вяленую кисть винограда. Потом уселись рядышком на разложенной бурке и принялись за еду, весело обсуждая детали похищения.
— Это я тебя так ударила… Бедный, — сказала Асида и тихонько коснулась легкими пальцами шишки на Федином лбу.
— Не только ты — мне сегодня уже второй раз достается. — Он рассказал об утреннем злоключении с ишаком.
Пламя в очаге опало, и скоро на его месте засветилась красноватым таинственным светом только горка углей. Углы комнаты вновь ушли в темноту. На полу появился квадрат лунного света, в проеме окна засветились звезды. Стало прохладнее. Чтобы не подниматься за дровами, Федя накинул свободную половину бурки на себя и девочку. Это заставило их придвинуться друг к другу, и теперь они сидели, касаясь плечами.
Море за стеной рокотало тысячами набегающих волн, и им казалось, что они плывут на корабле в страну безмятежного счастья. Еще некоторое время они разговаривали вполголоса. Но вот голоса их начали стихать, паузы становились все длиннее. Асида устроилась поудобнее, и положила голову Феде на плечо. Он замер, а через несколько минут, услышав ровное дыхание, понял, что Асида уснула. Голова Феди тоже стала клониться на грудь, как вдруг какое-то воспоминание коснулось его дремлющего мозга и начисто прогнало сон.
С минуту он еще сидел. Потом тихонько освободился от бурки и придвинул к себе пустые хурджины. Стараясь не шуметь, он сложил их в несколько раз. Потом осторожно опустил девочку на расстеленный край бурки — голова ее пришлась на возвышение из хурджинов. Другая половина бурки послужила одеялом.
Хорошо, что Асида не проснулась. Убедившись в этом, Федя неслышно направился к выходу.
У берега свивался
Федя выбрался на дорогу и поспешил в город, размышляя над тем, куда могли направляться всадники.
В двух окнах ревкома горел свет, на крыльце, как всегда, дежурил красноармеец. Набираясь храбрости, мальчик прошел туда и обратно мимо крыльца.
— Эй, чего тебе? — окликнул его часовой. Федя подошел.
— Мне бы кого-нибудь из начальства увидеть, — несмело сказал он.
— По какому делу?
— Дело важное, секретное.
Часовой немного помедлил.
— Ладно, — сказал он, — проходи, — и провел Федю в полутемный коридор.
— Видишь, из-под двери свет идет? Постучись туда, — сказал часовой и вернулся на крыльцо.
В кабинете за столом, где горела настольная лампа, сидел абхазец средних лет в гимнастерке с портупеями. Фамилия этого человека была Эшба. Каждому мальчишке в городе было известно, что он возглавляет местную ЧК.
— Здравствуйте! — сказал Федя.
— Здравствуй! — с веселым удивлением отозвался сидевший за столом. — Смотри, какой поздний гость! А вернее, ранний…
— Я по делу.
Чекист приподнялся и указал на кожаное кресло у стола:
— Садитесь, молодой человек, слушаю вас.
Федя сел и провалился в кресло. Стало очень неудобно, сидеть приходилось в нелепой барской позе, а ноги оторвались от пола. Пришлось выбраться и сесть на краешке, по-человечески.
— Итак?.. — сказал чекист.
Федя порядком волновался, и рассказ его был сбивчив. Собеседник не прерывал его. Наконец спросил:
— А может, это ничего не означает? Ведь если ты видел, любой мог увидеть…
— Я над этим думал, — горячо ответил Федя. — От города огни заслонены развалинами, я бы и сам не рассмотрел, если бы не знал о них прежде. А с колокольни они видны. Опять же и огни на колокольне загораются со стороны, обращенной к крепости… Вы дальше послушайте! — И он рассказал о бумагах, найденных в тайнике. Теперь-то стало ясным, что означали непонятные знаки в кожаной тетради: с их помощью сигнальщик определял в каком порядке следует зажигать и гасить огни.
— Что-то вроде азбуки Морзе, — добавил Федя.
— А бумаги в папке для чего? — спросил Эшба.
Федя досадливо махнул рукой:
— Они вовсе ни при чем, просто для растопки лежат…
— Минуточку, — сказал чекист. Он покрутил ручку телефона и сказал в трубку несколько слов по-абхазски. Потом, прервав разговор, обратился к Феде: — В седле держаться можешь?
— Еще бы! Да мы с отцом…
— Три, — сказал Эшба и повесил трубку.
Они поговорили еще несколько минут, потом Эшба взглянул на часы и поднялся.