Пещера Трёх Братьев
Шрифт:
Шестипал открыл глаза – и зрачки его прояснились. Низким голосом косматого гривача, врага хитрых пчел, он сказал, глухо выплевывая слова:
– Уходите. Все уходите. Опасность. Большая беда.
Охотники переглянулись. Первый из них, Остронюх, прошептал:
– Взгляни на рану, Лобач! Как будто там спрятался ядозуб. Смотри. Она шевелится изнутри!..
Ответом ему послужил хриплый стон Шестипала. Он пытался приподнять голову, но сплетенные потягом сухожилия оказались крепче.
– Остронюх! – прошипел он, будто и впрямь поселился в нем скользкий и гибкий ядозуб. – Поднимай род, Остронюх! Уходи к Зимним Зимовьям. Позови матерь рода!
Но сама Шептала приказала Остронюху
Все же он поискал ее глазами. У ближнего к Большой Воде дымостава матерь рода – старая Шептала, широкая в бедрах и ступнях Беркутиха, наставляла совсем молодого охотника, вчерашнего выростка Убейтура. Убейтур слушал, почтительно склонив голову, украшенную маховым пером беркута, вплетенным в узкий налобник. Он был в сшивниках [1] , и оттого его мускулистые ноги издалека казались заросшими шерстью. Обнаженная и черная от летнего жара спина и плечевые бугры блестели от неровного света кострища. В прошлую осень он один вышел из Пещеры Второго Рождения и перенес все положенные по Обряду испытания. Из темных пещер он вышел настоящим охотником, а двух его братьев-выростков пещерная тьма скормила страху.
1
Сшивник – обувь из двух продолговатых шкурок норки.
Остронюх и Лобач видели, как легко, словно перышко, помчался молодой Убейтур к своему дымоставу, как вооружился копьем и потряс им, созывая беркутят по именам: «Чун! Рик!»
– Идите за мной. Остальные – прочь!
– Зачем ты берешь их? – громко, на весь залив, прокричала хроменькая глупышка. – Чун и Рик всегда дерутся, возьми меня!
Убейтур что-то сказал в ответ, но Лобач и Остронюх не расслышали. И вскоре молодой охотник исчез с младшими братьями в узкой, непроходимой с виду, пасти ущелья.
Старая Шептала приблизилась. Еще далеко до полудня. Небесный очаг раскалится нескоро.
Села в песок у корней выворотня. Серая морщинистая кожа на лице ее скрывала крохотные, но очень пронзительные глаза, всегда беспокойные, как у старого лиса.
Шестипал забил ногами, пытаясь освободить туловище.
– Уводи род, Шептала, – сказал он, силясь скинуть путы.
– Лежи.
Шептала набрала в горсть песку и швырнула себе в лицо, крепко зажмурив глаза. Свет небесного кострища освещал ее всю, худоребрую, с впалой грудью родомахи, выкормившей половину рода. Тихо она говорила:
– Я знаю, чем тебе помочь. Мы давно живем на свете: Еловник и старуха Шептала. Роду нужен добытчик. И никто, кроме тебя, не знает так хорошо тропу к Вепрям, где мы берем себе жен. Не будет жен – не станет приплода. Дух Леса получит достойную добычу…
– Дух Леса помутил тебе разум!
Старуха наскребла песку и швырнула его в почерневшее лицо Шестипала.
– Сегодня ты получишь новое имя. А старое умрет вместе с хворью. Недолго осталось, терпи. И не гневи Духа!
– Скажи, хранительница очага и всех Беркутов, – еле слышно откликнулся Шестипал, – разве когда-нибудь ты дышала у Большой Воды так тяжело, скажи?
– Ты, охотник, боишься боли? – прикрикнула Шептала, оборвав его речь. – Остронюх, Лобач – к дымоставам!
Она выждала, пока охотники отойдут на полполета копья, и повторила в наступившей тишине:
– Ты бежишь боли, отважный Беркут! Ты думаешь, что она сделает тебя глупышом. Твое крыло останется при тебе. И ты еще поведешь наших охотников к Орлиному Утесу, где живут полуродичи наши, Вепри!
– Что ты задумала?
Старуха промолчала. Она подняла
Сородич окликнул ее. Шептала бросала песок себе в грудь, но жара и какой-то незнакомый окоченевший воздух не освежали. Тревога вползла в тихий залив, на Красную отмель.
– Зови охотников, – сказал Шестипал странно свистящим, как у серны [2] в миг опасности, голосом. – Позови… Брех-загонщик, Нерод-древолаз, Шмель-шкурочес… Пусть все идут.
Казалось, Шептала раздумывала. Не торопясь встала и всмотрелась в нависшие над заливом скалы. Что толку, если Шестипал и расскажет охотникам, где пролегает тропа к Вепрям? За родным гнездовьем лежит Долина Ядозубов. Если сумеют пройти ее – наверняка уж попадутся в самоловы людожорам, живущим на острове.
2
Серна – горный козел.
Дорого ей достанутся весной молодые здоровые Кабанихи! А род и так на исходе. Достаточно одного сородича, чтобы сосчитать по его пальцам на руках и ногах, сколько всего осталось Беркутов.
– Шептала, помоги мне!
Никогда прежде не доводилось старой матери Беркутов видеть подобное: и еловый ствол, и сам Шестипал, и песок вокруг Шестипала кишели и шуршали гадами… целое стойбище песчаных и водяных тварей ринулось в горы!..
Словно очнувшись ото сна, заметалась старая Шептала – и насмерть перепуганная ящерица, вспрыгнув по стертому меху, зарылась в ее волосах. Тонко и надрывно закричала старая Беркутиха, и бросилась к дымоставам, покрытым сухими водорослями. А под ногами ее нескончаемой кочевкой двигались полчища мелких ядозубов, суетливых ящериц и прочей дремавшей в тени и прохладе живности. На берегу бестолково сновали растерянные Беркутихи, созывавшие своих глупышей. На ходу выхватив прислоненный к жерди дротик, старая Шептала ринулась в обезумевшую кучу живых спотыкающихся тел и, нанося удары куда попало, гнала сородичей к горлу ущелья. в тихие дни неповоротливая, а нынче разъяренная молодая Беркутиха с большим животом схватила Шепталу за плечи и с силой швырнула лицом к Большой Воде.
Мать Беркутов оцепенела и замерла, чуть покачиваясь, – как цепенеет и замирает тяжелое двуручное копье в остывающем теле зверя.
Большой Воды не было! Она уходила, оставляя безмолвный берег. А Беркутята… Они весело бежали за уходящей водой, и разгневанный дух морской уводил их с собой навсегда.
И подняла старая Беркутиха окаменевшие от горя очи на Холм Первой Добычи. Там, наверху, на дальней, предельной скале уже поблескивал, отражаясь в нестерпимых лучах Небесного Очага, самый большой, тонкий и тщательно заостренный кремневый наконечник на копье Убейтура. В пору Спящего Гривача сделал этот наконечник лучший кремнебой рода – невысокий молчаливый Смел. Дух Камня и Горы поселился в этом наконечнике. И сейчас Убейтур ждал Сигнала.
Старая Шептала беспомощно опустилась на сырой, тихий песок. Зачем-то набрала его в худую ладонь и стала жевать. Она не видела, что за спиной. Она знала. Знала, что до неба, вровень с макушкой Холма, встала крутая и несокрушимая водяная твердь и вместе с рыбами, птицами и глупышами поглотит ее род.
«Боль сделала Шестипала зрячим!»
Она вытащила из волос запутавшуюся там ящерку, прижала ее к груди. Она сразу оглохла. Сильный, непрекращающийся гул дохнул на скалы в Красном заливе и отпрянул, как раненый зверь.