Пеший камикадзе, или Уцелевший
Шрифт:
– И чем же братство отличается от дружбы? – обнюхал Песок принесенную, наконец, еду.
– Как тебе объяснить… Дружба – это личные бескорыстные отношения между людьми, основанные на общих увлечениях, взаимном уважении и понимании, предполагающие личную симпатию и душевную привязанность, возникающие в обществе совершенно очевидным путём… А братство – это аскетический мир мужчин; это совершенно другое чувство мужчин друг к другу; это союз по идеологическим убеждениям, интересам и целям, где цели и убеждения выше личных, где безопасность и защита каждого в группе выше собственной, где принципы поведения и образа жизни и смерти предельно просты… Здесь – этого нет, здесь – я такого не чувствую.
– Хочешь сказать, что те люди,
– Кто–то обязательно найдёт, что защищать… Кто–то поймёт, что приехал зря и уедет… Но даже «идейные», – не те, кто скучает исключительно по войне, – едут сюда в поисках того, что никак не находят дома…
– А если «укры» сунуться дальше, сунуться в Россию? Ты согласишься, что мы здесь не зря?
– Зачем им это? Если опустить факт того, что украинские радикалы жаждут смерти русскоязычного населения, украинская армия всего лишь хочет вычистить свою землю от нас, русских наёмников, и сохранить целостность своей страны. Как мы когда–то, в Чечне. И, совершенно ясно: всё что здесь происходит и ещё произойдет – зря, но, видать, по–иному не разрешается…
– Ты, правда, так думаешь? – спросил Виктор. – Думаешь, что в том, что случилось на Украине есть и наша вина?
– Конечно, люди не причём! Всему виной – решения отдельной от народа политической группы. Думаю, Россия отказалась признать то, что произошло на Украине, как отказалась признать новую власть. Воспользовалась слабостью Украины и украинцев и отхватила Крым, и сделала всё, чтобы разжечь войну на востоке. Но в этом есть вина и самих украинцев. Они могли поступить правильно, чтобы этого не произошло: договориться друг с другом, соблюсти достигнутые договорённости, наконец, признать на Украине равноправными всех людей, разговаривающих на любом языке мира, в том числе, русском – но сделали всё, чтобы этого не случилось. А люди, которые проживали в Крыму и на востоке Украины, очень отчетливо почувствовали, что они чужие. В этом причина войны в Украине, люди выбрали разные стороны. В России сейчас происходит то же самое между людьми и властью. И заслуга такой власти всегда в одном – она может сплотить людей внутри страны против себя. Посмотри: все войны – что чеченская, что на Донбассе – одинаковые. Все проблемы повторяются. Все полевые командиры незаконных вооружённых формирований – от Басаева–Махаева до… О ком сейчас слышно? Кто сейчас на слуху? …до Дрёмова–Мозгового – народные герои! Как и с обратной стороны – служилые, такие как Кульчицкий и Скрыпник…
– Что–нибудь ещё хотите? – снова появилась официантка.
– Спасибо, я – нет, – сказал Егор и вопросительно глянул на Пескова: а ты?
– Не–а…
– Тогда посчитайте, пожалуйста, – сказал Бис.
– В один счёт?
– Да.
Она кивнула и удалилась.
– Всё же, мне кажется, ты не совсем прав, – с понятным Егору интересом оглядел Витка удаляющуюся официантку. – Я, конечно, не всех знаю, чьи фамилии ты назвал, но, что я уж точно услышал: ты сравнил меня, себя в том числе, всех нас – защитников «русского мира» – с чеченскими «бойками». Это неправильно. Нас вынудили взяться за оружие: не нападаем, мы обороняемся. То, что мы сейчас с оружием – вынужденный шаг. Посмотри вокруг: разве тебе не жалко этих людей – стариков, женщин, детей? У тебя самого – сын! Ты готов смотреть, как их будут убивать укронацики? Готов увидеть, как новые фашисты будут жечь их в сараях только потому, что они говорят по-русски? Готов подождать, когда эти гады пойдут дальше, придут в твой дом?
– Кто тебе мозги так засрал? Тебе только двадцать три, а ты говоришь так, будто умереть хочешь сильнее, чем жить! Ты ж не военный?
– Я только теперь понял, какие брутальные чуваки – военные! Оружие, форма красивая… Ордена на груди! Жалко, что не пошёл в военную шарагу,
– Стал бы… воевал бы… – передразнил Егор обидно. – В нашей стране живых настоящих героев мало, это звание всегда больше мёртвым подходило; а с теми жалким живыми единицами ещё разобраться надо – не переоценили ли; а то и – отправить вслед за вторыми, чтоб не за зря носили высокое имя.
– Как-то плохо ты, Егор, о них говоришь?
– А чего их жалеть с таким-то «счастьем»? – отвернулся Егор в окно. – Я одного в голове уложить не могу, какого чёрта ты здесь, если не пошёл в военные?
– Запоздалая романтика!
– Послушай, Вить, услышь меня наконец: война для человека военного это – на уровне подсознания – самоцель, полагаемый смысл бытия, если он, конечно, не выбрал профессию только потому, что будет полжизни на гособеспечении по зелёным шмоткам и денежному довольствию, и служить собрался на продовольственном или вещевом складе – за квартиру от государства… А вообще, видимая романтика и брутальность военной службы во многом оборачивается суровой жизнью полной лишений и тяжёлого труда. Вообще, в средние века брутальным называли жестокого человека со звериными повадками и имело слово исключительно негативное значение. А ты говоришь: быть брутальным военным. Для человека невоенного, как ты, брутальный – это скорее неотёсанный. Для тебя ведь война никогда не была работой? Кем трудился на гражданке?
– Консультантом в «Техносиле»…
– Пылесосы продавал?
– Не только… Много чего: стиральные машины, микроволновые печи…
– Вот! Можешь не продолжать… Кто-то учился воевать с окончания школы, а у тебя этого не было. Ты, правда не понимаешь, что можешь здесь потерять всё, о чём и помечтать не успел, или ты притворяешься? Когда всё закончится – дай бог, повезёт и останешься жив – где бы ты ни был будешь смотреть на всё вокруг злыми глазами из сырого окопа. Только теперь уже без цели. А куда идти солдату, у которого больше нет задания? Некуда. Для солдата это – профессиональный тупик. Всё, что останется у тебя от войны – пустое сердце.
– Послушаешь тебя: перспектива так себе… Может, хорош?
– Не нравится? – расплатился Егор.
– Сойдёт! Только сильно всё в серых тонах! Если честно, мне нравится, что и как ты говоришь, но спорить с тобой тяжело, будто сражаешься с тобой за слово и веру. У тебя башня не болит от всей этой хуйни в ней?
– Болит…
– Так ты дыши глубже, – улыбнулся Песков, – а то у тебя голова вздулась и лицо пятнами покрылось, того и гляди, лопнет!
– Я иногда не могу справиться со своей вспыльчивостью… Просто хотел показать тебе альтернативное твоему мышлению мнение… Я не стремлюсь поменять твое мировоззрение, но ты и сам видишь, они разные. Моё, конечно, тоже может быть не верным: я достиг дна и сил оттолкнуться у меня нет, вроде, как не зачем! Я нахожусь уже в конце пути, а ты – ещё в его начале! Мы, как говорят, люди разного глагольного наклонения… – просто улыбнулся Бис. – …не должны были встретиться.
– А вот сейчас не понял?!
– Ну, я говорю: я был, я видел… А ты: я пошёл бы, стал бы… я бы вдул…
– Ладно, идём, – поднялся Песков, улыбнувшись с несвойственной ему натужностью. – Я всё равно не понял!
Уже в машине Песков вдруг спросил:
– Если здесь – мы зря, тогда может в Чечне тоже воевали напрасно?
– В Чечне?
Егор, не задумывающийся прежде над ответами, вдруг глубоко затеялся, чем, безусловно, привёл Виктора в восторг:
– Не знаешь ответа?! – удивился тот.