«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
Зимний ветер в метелинской голове ничего этого не знал и знать не хотел. У командования наверняка имелись сведения хоть какой-то подробности, но доносить их до рядовых никто не торопился. Действительно полно инструктировали бы Метелина, пройди он отбор в лазутчики — генерал-лейтенант Вретицкий ведь намекал, симпатизировал (вероятно, жалел), всё раздумывал и дал наедине пару невнятных обещаний. Которыми Метелин не удовлетворился и, не дожидаясь благословения сверху, прибыл в Петерберг самовольно.
Потому что Петерберг, карты десятилетней давности, дополненные его же собственной рукой, завод, Гныщевич, многие другие славные люди…
И перспектива посмотреть на приговаривающего всех подряд к расстрелам Твирина.
Начало хикераклиевского рассказа Метелин пропустил —
Да и для всех прочих фантазий недостаточно роскошно он живёт.
Метелин ошалело переспрашивал, вытряхивая зимний ветер из головы, а Хикеракли отвечал многословно, весь обратившись в сборник своей житейско-лакейской мудрости — даже водка кончилась раньше солений, и хозяин поднёс ещё, и кто-то из посетителей намеревался к Хикеракли, как к лицу должностному, пристать с просьбой, раз уж в одном кабаке очутились, но здешние грузчики, прежде помогавшие хозяину с драками, этого просителя спугнули. Хикеракли и не заметил — всё говорил и говорил, а на зал не оборачивался.
— …Понимаешь, Саша? У нас отделы есть, каждому своё занятие — Драмин дома восстанавливает, Приблев деньги считает… Зачем ты приехал, Саша? У тебя ведь целая Столица есть и ещё больше. А мы свободные, сво-бод-ны-е. Это значит — значит, нельзя нам, Саша, по желанию, а надо по обещаниям. Говорили-говорили, что можем порядок перевернуть, по уму всё переделать, ну и договорились… У Коленвала, Валова то есть Коли, три секретарши, три! Было, пока не оглох. Теперь, наверное, сестёр в лечебнице с десяток… А тут ты, ч-честный человек. Да не оглох он совсем, не трясись, на поправку идёт. И каждому дана воля разгуляться — ух! Ежели б тебе позволили сделать всё, чего душа попросит, ты б как? Тоже б головы резал? Ты б не резал… Вот и я не знаю, как мне. Наливают, вишь, бесплатно, и то радость. И поговорить нашлось с кем. Да только я на тебя смотрю, а вижу — нас я вижу, Революционный Комитет, как на ладони. — Хикеракли оборвал тираду, выдохнул, влил в себя очередную стопку и вместо закуски окатил тоской: — Ну зачем ты приехал, Саша?
— Смеяться будешь, ухохатываться. Ещё водка носом пойдёт.
Завывания о судьбе Хикеракли затолкал в себя поглубже, склонился любопытно — будто он от любопытства трезвел.
— А ты попробуй.
— Это, Хикеракли, тоже долгая история. Куда короче вашей, но всех нюансов я так разом и не соберу. Ты ведь понимаешь, что если на Петерберг идёт армия, армия эта пошлёт лазутчиков? Из местных, конечно. Ну вот и ко мне тоже присматривались. Нет, нет, не присмотрелись, я всамделишно без стыда и без совести дезертировал! Но пока присматривались, состоялся у меня разговор… Даже и не один — с высоким чином из смелых и толковых, который не о дипломатии международной переживает, а готовит настоящий план возвращения Петерберга Четвёртому Патриархату. Он думал, я рвусь за расстрел графа Александра Сверславовича мстить… — Метелин хмыкнул, выпил ещё и продолжил: — И ведь прав он, этот высокий чин. Хоть ни лешего в моих рвениях, конечно, не разбирает, но прав. И очень стройная у него гипотеза имелась, кто в Петерберге главная проблема — он ведь в Оборонительной служил, говорил, ежели по слухам, очень на таврских вожаков похоже, которые uragadhoitha. Я, тебя послушав, понял, что и с гипотезой этой всё верно. — Полученный под расписку револьвер он выложил на стол, примостил подле солений. — Спасибо тебе, Хикеракли, за вооружение. Я сюда ехал… Ехал, чтобы своими глазами на всё взглянуть и, наверное, пристрелить-таки вашего Твирина к лешему.
Хикеракли замер, будто свежесхваченная морозом ледяная скульптура. Не засмеялся, не сморщил лоб, не проявил ни единого признака жизни. Метелин от такой реакции как-то даже потерялся.
И потерялся того сильнее, когда Хикеракли спустя неведомое число мгновений отмер и безыскусно переспросил:
— А?
В
Но когда, почему, в чём был нерв — не вспомнишь. Просто отпечатался момент нечаянно и вот теперь всплыл.
— Что ж тут неясного? Подумываю вот пристрелить вашего Твирина. Присоветуешь мне что-нибудь на сей счёт — или будем считать, не говорил я этого?
Хикеракли в недоумении сдвинул брови, что в сложившейся ситуации уже прогресс:
— Зачем тебе это?
— Ты знаешь, — закурил Метелин и расслабленно прислонился спиной к стене, — вот это-то я сейчас и взвешиваю. Я держал в руках список расстрелянных… Тебе уж сознаюсь: не смог дочитать. А там ведь, в варианте, который у нас ходил, аристократы были и никого больше. Держал проклятый список и не понимал: как можно брать на себя такую ответственность? Вот как? Ну ладно, ты генерал, ты Городской совет, Четвёртый Патриархат или какой-нибудь европейский король. Тебе полагается, у тебя на этот случай толстенные тома кодексов, уставов, уложений и толпы законников, готовых их растолковать. Ну ладно, ты солдат — ты подчиняешься приказу. Но этот ваш Твирин не солдат даже. Ты ведь сам мне сейчас рассказывал! Листовки, листовки, а потом — бац, Городской совет кучей тряпья на ступенях. Ни с чего. Просто потому что один наглец решил, что он может. И об этом тоже мы с тобой сейчас побеседовать успели: ежели можешь, неужели надо непременно возможность использовать? — папироса успела на четверть прогореть впустую. — И потом… я графу Александру Сверславовичу такого не желал. Мук совести, скандала, позора, раскрытия правды о том давнем деле — да. Но не казни по прихоти какого-то наглеца! Я… я, в конце концов, достаточно получил в Столице по кассахской своей физии, чтобы сообразить уже, сколь от многого меня графский титул уберёг. И я, Хикеракли, хотел однажды всё-таки поговорить начистоту с гра… с отцом, — выдохнул вместе с дымом Метелин. Смог.
Дым медленно, кудряво и кружевно поплыл к потолку. Он успел по-сиротски забиться в закопчённый угол, когда Хикеракли прервал наконец паузу:
— Брось ты это, Саша.
— В смысле?
— Брось, говорю, такое паскудство. Зачем тебе? Думаешь, человека убьёшь, и дела его сразу перечеркнутся? Твирин первый же с тобой и согласится, да не так это. Хоть режь меня — не так.
— Не сразу, а ведь именно что перечеркнутся. Не отменятся, дырами зиять продолжат — это я как раз хорошо понимаю. Но, Хикеракли, леший тебя дери! Убить человека — единственный верный способ его дела остановить. Чтобы больше ни разу, никогда, нипочему. Что-то, быть может, ещё доживёт на инерции, но инерция угасает — а когда она угаснет, появится шанс, что дальше всё у нас будет как-то иначе. Без всей этой дряни.
— А тебя кому потом останавливать? А? И того, который тебя остановит, кому? Или не соображает твоя башка, что Революционный Комитет с того и начался — с желания остановить? Глупости остановить, жадность, кумовство да дурь… Саша-Саша. Али думаешь, что в людских грехах Твирин виноват?
За окном грохнуло, и Метелин от неожиданности посыпал пальцы горячим пеплом.
Всего лишь патруль беспогонной теперь Охраны Петерберга. Всего лишь остановили какого-то торговца с тележкой, а тележка всего лишь покатилась с уклона, в Людском все улочки неровные — вот и перевернулась с грохотом.
— Твирин виноват в том, в чём виноват, — Метелин взял папиросу в другую руку; пальцы пекло. — Каждый человек виноват в том и только в том, что сделал сам — с городом ли, со всем миром, с самим собой. Мне и в голову бы не пришло на кого-то одного вешать всех псов разом. Но и без этого остаётся действительная, своя собственная и потому неотменяемая вина. Быть может, я спешу с выводами, я готов признать. И всё же выводы — нужны. Задумываться о — наказании? искуплении? — задумываться о последствиях ведь кто-то должен. Хорошо, пусть не я. Но вы-то сами задумываетесь?