«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия

Альфина и Корнел

— Сколько солдат вам позвать? — спросил вышагивавший рядом гонец, и Твирину понадобилась некоторая пауза, чтобы возвратиться из западни дома, жены и наверняка какой-нибудь тоскливой лавки к тянущимся по левую руку казармам.

И ведь скажешь «ни одного» — не посмеют ослушаться, дадут свободу опять собой рискнуть.

— Ни одного! — встрял постовой, с которым Твирин как раз поравнялся. — Господин Мальвин уже решил вопрос, только-только ворота конюшенные для генерала Каменнопольского обратно открывали, — вид у постового был хмурый.

— Выполнены, значит, требования? — Твирин всмотрелся в него внимательней.

— Так точно, —

едва не сплюнул постовой.

Ненужный более, преданный забвению камертон внутри всё же звякнул, указав на фальшивую ноту. Не запретишь же ему звякать.

— Думаешь, не стоило выполнять? — против воли спросил Твирин, не справившись с привычкой слушать что камертон, что солдат.

— Командованию видней.

— Да будет тебе. Уж мне-то можешь говорить как есть, — настоял Твирин и сам себе не поверил. То, что раньше шло от сердца, обратилось выученным навыком.

Какой смысл интересоваться мнением солдат, когда только и грезишь, как бы от них сбежать попроворней — не то в могилу, не то вовсе под замок к воспитателям?

— Ну ежели прямо, — нахмурился пуще прежнего постовой, — никуда это не годится. Будем по первому щелбану ворота распахивать, так с нас последние портки снимут.

— Дык с генералом-то Каменнопольским как прикажешь тогда? — недоумённо воззрился на него гонец.

— Генерал наш сам себе молодчага! Я так думаю: сам влез, сам не сдюжил — пусть бы огрёб. Он тут когда командовал, стал бы за тебя или меня переговоры переговаривать? Плюнул бы и растёр, ну. Вот за вас, — обернулся постовой к Твирину, — я бы лошадей не жалел, вы нашего брата сколько раз перед прежними командирами отстаивали! За Плеть вот тоже — хороший человек, хоть и тавр. А за генерала Каменнопольского хромого козла бы не дал, ежели б меня спросили.

— Как его угораздило-то? — хмыкнул Твирин, чтобы только не звучало больше никаких признаний в любви.

— Ну так Плеть за лазарет нашинский радел весь, всё там толково обустроил, генералу наказал в своё отсутствие следить, чтоб всего им хватало, а генералу вожжа в подхвостье вцепилась, брякнуло ему самолично сунуться. Тоже захотел — ну, чтоб его по-хорошему запомнили. Один пошёл, рассудил, раз лазарет, можно и одному. Ну а там, в лазарете-то, не все добровольные — кто-то беспамятный был, когда сдавались, а утречком прочухался. Тот, который у них заводила, он жёсткий парень, бывший капитан, в рядового разжалованный. Вроде даже местный — доктор обмолвился, он его про наших графьёв Метелиных спрашивал. Так вот, этого заводилу как раз нашим предупредительным залпом откинуло, головой шмякнулся, не соображал ни лешего, а сегодня бунт поднял, свинья неблагодарная. Могли бы, между прочим, и добить, а не в лазарете повязки менять!

Андрея Твирин нашёл в кабинете генерала Каменнопольского.

— Выпьете с нами, господин Твирин? За свободу и наилучшие выходы из непростых ситуаций, — не без нервического вихляния в голосе явил гостеприимство тот и ухватился за коньяк с французскими ярлычками.

Андрей тоже улыбнулся, но в отличие от генерала спокойно и явственно самодовольно.

— Нет, — отрезал Твирин. — Поскольку не считаю избранный выход наилучшим. Мне нужно переговорить с господином Мальвиным с глазу на глаз, так что выйдите вон. Вон, я сказал.

Генерал Каменнопольский захватал ртом воздух, но дверь собственного кабинета послушно запер снаружи.

Настроившийся похваляться Андрей был теперь растерян — сторонний

зритель того бы не разгадал, ибо в лице Андрей не менялся вовсе, однако Твирин знал, что растерянность его надобно искать не на лице, а в ногах. Андрей, обнаруживший, что разучил не тот урок, который был задан, обыкновенно чуть нелепо прихлопывал ботинком, будто отмерял одному ему ведомый ритм.

Эта манера из детства едва не согнула Твирина пополам — сейчас бы не об отпущенных пленных собачиться, а спросить, как про задачку по математике, которую страшно взрослый (целых два года разницы!) Андрей всяко сможет решить: как идти из пункта А в пункт Б с неподъёмным грузом своих проклятущих свершений?

— Господин Мальвин, как вам вообще пришло в голову обменивать генерала Каменнопольского на нашу репутацию?

— Постойте, — сдвинул брови Андрей. — Вы сами ратовали за благородство в отношении пленных. Вы дали бескровный залп, вы приказали применять минимум физических воздействий к сдающимся, вы поддержали Плеть в намерении организовать полноценные лазареты во всех частях, тогда как я сам не тратил бы на раненых столько ресурсов. И вы пеняете мне на то, что я выпустил людей, белый флаг не поднимавших по причине бессознательного состояния? Господин Твирин, я вас не понимаю.

С первой же встречи на территории казарм Андрей ничем не выдавал близости их знакомства и, даже когда никто не слышал, обращался строго «господин Твирин» и на «вы». Столь же благоразумно, как и весь остальной Революционный Комитет, но всему остальному Революционному Комитету было не в пример проще — они представлены-то были только в сентябре.

Один Хикеракли, леший его, плевал на благоразумие и оставался с «Тимкой».

А с Твириным остаться не пожелал — отверг же предложение вступить во Временный Расстрельный Комитет.

Страшно взрослого (целых два года разницы!) Андрея, наверно, можно спросить и об этой задачке: как идти из пункта А в пункт Б, то и дело засматриваясь на пункт В, где примерещилось нечто неназываемое, смутное, стыдное и, главное, беспощадно одностороннее?

— Господин Мальвин, не понимаете — вот и не беритесь разбираться с тем, в чём не понимаете. Вы могли бы и потянуть время до моего появления.

— Во-первых, Восточная часть находится в юрисдикции господина Плети, — сухо заметил Андрей. — Во-вторых, я мог потянуть время, но не захотел. Всё чрезвычайно счастливо сложилось: разумеется, бунтовщики требовали, чтобы Охрана Петерберга не преследовала их, а ко мне как раз зашли несколько человек из новоявленной таврской дружины, утрясти ряд практических вопросов. И я, прежде чем отправиться в лазарет, попросил их немедленно выехать к лесу и там поприветствовать беглецов. И генерал Каменнопольский жив, и Охрана Петерберга своё слово сдержала, и таврскую лояльность не мешает проверить. Что вас не устраивает?

Или вот ещё задачка: зачем вообще идти из пункта А в пункт Б, если это так тяжело, если от этого одни кошмары и холодный пот по пробуждении — и если там, в туманном пункте Б, справятся и без Твирина? По-своему справятся, своими методами, коих он не разделяет, но ведь справятся.

— Вас волнует таврская лояльность, господин Мальвин? А лояльность Охраны Петерберга — это, полагаете, аксиома? За зимой следует весна, солдаты Охраны Петерберга лояльны Временному Расстрельному Комитету? Спешу вас огорчить: непопулярные решения подрывают наш авторитет.