Песнь Кали
Шрифт:
– Да,– сказал я.– Вижу.
– Некоторое время тому назад я сидел здесь за завтраком и наблюдал, как там убивали семью. Нет, «убивали» не то слово. Их кромсали, мистер Лузак, кромсали! Там Именно на том месте, где сейчас проезжает повозка.
– Что же произошло?
– Это было во время столкновений индусов и мусульман. Там у местного врача жила бедная мусульманская семья. Мы привыкли к ним. Глава семьи был плотником, и мой отец неоднократно пользовался его услугами. Их дети играли с моим младшим братом. Потом, в 1947 году, во время самых ожесточенных
Я увидел, как они едут по улице в телеге, запряженной лошадью. Их было пятеро, в том числе и самый маленький на руках у матери. Я как раз завтракал, когда услышал шум Их перехватила толпа. Мусульманин спорил. Напрасно он ударил плеткой вожака того сборища. Толпа подалась вперед. Я сидел на том самом месте, где сейчас сидите вы, мистер Лузак. И все отлично видел. Те люди пустили в ход дубинки, булыжники, голые руки. Вполне возможно, и зубы. Когда все закончилось, плотник-мусульманин и его семейство превратились в грязные кучи посреди улицы. Погибла даже их лошадь.
– Боже праведный! – только и произнес я и, нарушив наступившую тишину, спросил: – Вы хотите сказать, мистер Чаттерджи, что согласны с теми, кто усматривает в этом городе налет безумия?
– Совсем напротив, мистер Лузак. Я упомянул об этом инциденте, поскольку в разъяренной толпе были… и остаются таковыми… мои соседи: господин Гольвалькар, учитель, господин Ширшик, пекарь, старик Мухкерджи, что работает на почте рядом с вашей гостиницей. Они были обычными людьми, мистер Лузак, которые вели нормальную жизнь до того прискорбного случая и после вновь вернулись к нормальной жизни. Я упомянул об этом, потому что сей факт доказывает глупость тех, кто делает из Калькутты эпицентр бенгальского безумия. Про любой город можно сказать, что в нем есть «насилие, бурлящее прямо у поверхности». Вы видели сегодняшнюю газету на английском?
– Газету? Нет.
Чаттерджи развернул газету, лежавшую возле сахарницы, и подал ее мне.
Местом действия заметки на первой полосе был Нью-Йорк. Накануне вечером там произошла авария в электросетях, самая серьезная со времени полного отключения электроэнергии в 1965 году. Как по команде по гетто и бедным районам города прокатилась волна грабежей. Тысячи людей приняли участие в явно бессмысленных актах вандализма и хищений. Под одобрительные выкрики из толпы целые семьи разбивали витрины магазинов и тащили все, что можно было унести: телевизоры, одежду… Сотни из них были арестованы, но мэрия и полиция признали свое бессилие перед проблемой такого размаха.
Были здесь и перепечатки из американских газет. Либералы видели в этом возрождение социального протеста и поносили спровоцировавшие его дискриминацию, бедность и голод. Консервативные комментаторы ядовито указывали на то, что голодные люди не станут воровать в первую очередь стереосистемы, и призывали к решительной борьбе с правонарушителями. Аргументированные комментарии казались бессмыслицей на фоне извращенной спонтанности самого события. Все выглядело так, будто большие города защищены от повального варварства
Я передал газету Амрите.
– Ужасно, мистер Чаттерджи. Ваша точка зрения хорошо обоснована. Я, конечно, не хотел выглядеть слишком самоуверенным в своих убеждениях о том, что касается проблем Калькутты.
Чаттерджи улыбнулся и снова сложил ладони вместе. В его очках отражался серый свет и темные очертания моей головы. Он слегка кивнул.
– Как вы понимаете, мистер Лузак, это проблема всех городов. Проблема, усугубляемая уровнем нищеты и нравами иммигрантов, наводнивших Калькутту. Она переживает буквально нашествие необразованных чужаков. Наши трудности вполне реальны, но мы не видим в них ничего уникального.
Я молча кивнул.
– Я не согласна,– вмешалась Амрита.
Мы с Чаттерджи удивленно повернулись к ней.
– Я совершенно не согласна, мистер Чаттерджи,– повторила она.– По-моему, это прежде всего проблема культуры, во многих отношениях присущая Индии, если не одной Калькутте.
– Неужели? – Чаттерджи забарабанил пальцами сложенных вместе ладоней. Несмотря на самоуверенную улыбку, его явно удивлял и раздражал тот факт, что ему противоречит женщина.– Что вы имеете в виду, миссис Лузак?
– Что ж, поскольку, судя по всему, сейчас вполне уместно иллюстрировать гипотезы случаями из жизни,– тихо заговорила Амрита,– позвольте мне рассказать о двух происшествиях, которые я наблюдала вчера.
– Извольте.– Улыбка Чаттерджи теперь больше походила на гримасу.
– Вчера я завтракала в открытом кафе в «Оберое»,– начала она.– Мы с Викторией сидели за столиком одни, но вокруг было много народу. За соседним столиком расположились летчики из «Эйр-Индия». В нескольких футах от нас женщина из касты неприкасаемых подстригала траву ручными ножницами…
– Прошу прощения,– перебил Чаттерджи, и неприятная гримаса явственно проступила на его гладком лице.– Мы предпочитаем говорить «лицо определенного класса».
Амрита улыбнулась.
– Да, я это знаю,– сказала она.– Определенный класс, или хариджан, «возлюбленные Бога». Я выросла при этих условностях. Но это не более чем эвфемизмы, мистер Чаттерджи, и вам это хорошо известно. Она относится к определенному классу, потому что появилась на свет в этой касте – и в ней же умрет. Ее дети почти наверняка проведут жизнь за той же холуйской работой, что и она. Она – неприкасаемая.
От улыбки Чаттерджи повеяло холодом, но он промолчал.
– Одним словом, она приседала, подрезала по травинке за раз, передвигаясь по двору походкой, которая показалась мне очень болезненной. Никто не замечал ее. Эта женщина оставалась для всех такой же невидимой, как и трава, которую она подстригала.
Накануне ночью с галереи упал электропровод. Он повис над газоном во дворе, но никто и не подумал починить линию или отключить ток. Официанты просто пригибались, проходя в сторону бассейна. Неприкасаемая женщина наткнулась на него во время работы и хотела убрать с дороги. А провод не был изолирован.