Песнь ледяной сирены
Шрифт:
«Тебе не нравится, когда я так тебя зову?» – написала Сольвейг на снегу.
Пурга медлила, словно размышляя над вопросом. Или пытаясь распознать в нарисованных пустотой на белом знаках зашифрованные слова. Потом кивнула.
Сольвейг не знала, кто она такая, не знала ее настоящую – ту, что скрывалась под вереницей чужих лиц. И, даже отчего-то сочувствуя пересмешнице, не могла дать ей человеческой имя. Часть того мира, которому дух зимы не принадлежит.
Пурга будто догадалась, что задумала Сольвейг, смотрела на нее своими неизменно льдистыми глазами, полными тихой, какой-то мертвой
«Хочешь, я буду называть тебя Льдинкой?»
Покрытые инеем ресницы пурги взволнованно затрепетали. Рука с тонкими пальцами прижалась ко рту. Ей понравилось. Скоро изменится и лицо пересмешницы, и ее волосы, и руки. Она все еще остается никем – прикрытым чужими телами из снега ветром.
Но у нее хотя бы останется имя.
«Льдинка, ты говорила, он хотел меня спасти. Но от чего?»
– Память забрали. Другие…
«Духи». Вопрос в конце Сольвейг не поставила. А пурга-пересмешница предпочла сосредоточиться на другом.
– Ты танцевала. Играла на скрипке. Красиво… Но здесь нельзя. Я позвала его… сказала. Пустая... без боли. С болью… полна. Цельна.
Значит, огненный серафим слушал, как она играла на скрипке, смотрел, как она танцевала. Сольвейг зарделась. Даже боль под ладонью вдруг показалась не такой обжигающей. В памяти всплыло его лицо – серьезное, вдумчивое, с застывшей в глазах тревогой. И темные – почти черные – волосы, что в белой акварели Ледяного Венца казались еще черней. Кажется, он кричал что-то вслед, когда Сольвейг убегала. Ну конечно. Простое, но такое важное «прости».
Незнакомец, он не бросил ее на произвол судьбы, на заклание от леденящих рук духов. Раз огненнокрылый – значит, наверняка охотник или страж. И все же… Он спас ее свои пламенным касанием от забвения, смертельно опасного в Ледяном Венце, а она, глупая, убежала. Вот бы увидеть его еще раз, поблагодарить…
«Снежная буря, – стрельнуло в голове. – Выжил ли?»
Она встретилась с Льдинкой взглядом. Успела написать только «Он», прежде чем получить ответ: «Выжил».
Сольвейг улыбнулась. Что ж, хотя бы ее спаситель жив. Взволнованная мыслью, что пришла по пятам другой, она написала: «Моя сестра, Летта, ты знаешь что-нибудь о ней?» Вряд ли Льдинка была той пургой-пересмешницей, что заманила Сольвейг в лес, приняв облик Летты, а потом издевательски хохотала над ней. И все же духам зимы видно больше, чем людям. Вдруг Льдинка что-то знает?
Но пурга-пересмешница сокрушенно помотала головой.
«Она – ледяная сирена, как и я», – не сдавалась Сольвейг. Дух зимы вздрогнула всем своим снежным телом. Смутить ее могли только два слова. «Что не так?» Сольвейг никогда не умела быть настойчивой, но ей нужно было знать, что происходит в Ледяном Венце. А когда еще ей выпадет подобная возможность – попросить ответ у вездесущего духа зимы?
Однажды их размеренная жизнь в Застенье изменилась. «Почему Дыхание Смерти напало на наш дом? Почему похитило Летту? Почему духи зимы вообще перестали нас не замечать?».
Льдинка смотрела на нее горестным взглядом, и ничего хорошего он не предвещал. Сольвейг поняла: она не скажет. Потому что правда порочит ее сестер, которые и без того не славятся своей добротой. «Скажи мне», – потребовала она размашистыми от злости буквами.
Пересмешнице
Остались только опадающие на землю снежинки. И ветер, что уносился прочь.
Глава двенадцатая. Спящий огонь
Эскилль не знал, как долго простоял, припав на одно колено и закрывая тело собственными крыльями. Жаль, ледяную сирену ими не закрыть – подобное объятие станет для нее смертельным. Аларику же словно смело сумасшедшим водоворотом снега и ветра. Но огненные серафимы так просто не сдаются на волю духам зимы.
Сердце снежной бури стало огненным благодаря его стихии, снег с каждой минутой все больше таял под ним. Растекался в разные стороны прозрачными дорожками, серебристыми змейками, прохладными ручейками, пока они не застывали, столкнувшись со снежной стеной. Там, где, прикрывшись крыльями, стоял Эскилль, снег и вовсе истаял. Под ним был прозрачный лед, похожий на чистейшее стекло. И никакой земли – даже призрачного на нее намека. Нахмурившись, он вглядывался вглубь ледяного пласта в надежде увидеть мерзлую землю Крамарка, на которой испокон веков, после прихода на остров Хозяина Зимы, росли только те цветы, что не позволяли морозу себя сломить: ледянки, снежные лилии да подснежники.
Эскилль так и не увидел даже намека на бурый отпечаток земли – лишь прозрачно-голубую гладь, уходящую в самые недра Крамарка. С хмурым видом поднял голову. Он вырос на острове, не знающем ничего, кроме зимы. За долгие годы привык к виду падающего со светло-серого неба снега. Привык к превосходству белого, серебристого и прозрачно-голубого (созданную специалистами «искусственную почву», на которой фермеры выращивали овощи и злаки, прятали от зимы, укутывая в надежные стены теплиц). И все же его, огненного серафима, безграничная власть льда пугала и настораживала. Как далеко простер свои руки Хозяин Зимы?
Эскилль не понял, в какой момент закончилась снежная буря. Просто в очередной раз взглянув вдаль, увидел не белый водоворот, а спокойное белое море, разлившее свои тихие воды до самого горизонта.
Он поднялся, складывая огненные крылья. Пламя впиталось в его кожу, свернулось где-то внутри или растеклось по венам в ожидании своего часа. А лучше бы хлынуло огненной рекой прямо на лед и освободило землю – настоящую землю! Хотя бы маленький ее клочок. Чуть меньше льда на Крамарке, чуть меньше огня в нем самом…
Даже мечтать о таком не стоило. Огонь из Эскилля уйдет, лишь когда он сам обратится прахом.
– Аларика! – крикнул он во все горло.
Показалось, или чей-то крик раздался в ответ?
Не раздумывая, Эскилль бросился на голос. С его губ скоро сорвался вздох облегчения. Аларика и впрямь была там, засыпанная снегом, словно только выбралась из-под него. Что-то в ее облике было неправильным, странным. Эскилль пригляделся. Казалось бы, такая мелочь: с щек Аларики исчез румянец, придавая коже бледно-лиловый цвет. Но с каких пор бледнели огненные серафимы?