Песнь молодости

Мо Ян

— Хорошо. Оставайся в Бэйпине. Мы едем через десять дней. Я буду ждать тебя там!

Мимо них, задрав голову, проследовал полицейский. Дао-цзин улыбнулась Сюй Нину. Тот обнял ее, и они пошли по дорожке, выложенной каменными плитами.

Около искусственной горки Сюй Нин замедлил шаг и снял руку с плеча Дао-цзин.

— Посидим? Ты не торопишься?

Она кивком головы согласилась, и они сели на камень.

— Дао-цзин, — первым начал Сюй Нин. — Ты уже выдавала себя за мою сестру. Последи, пожалуйста, теперь за матерью. Тебе это будет удобно. Успокой ее. Когда это нужно будет, уговори уехать в Шанхай. Ей так трудно одной!..

Сюй Нин был выпущен

из Первой тюрьмы в октябре 1935 года. Дома его встретила мать, но она как будто впервые увидела своего сына. Обняв его, она и плакала и смеялась.

— Ах ты, чертенок! Я все ждала, когда ты вернешься. Будешь теперь вести себя как следует!

Сюй Нин заметил, что на лице матери появились морщины, а виски поседели, и сказал ей об этом.

— Это все из-за тебя. Ты больше никуда не уезжай, — ответила она и тут же сообщила, что дядя подыскал для него приличное место в одном из шанхайских банков.

Сюй Нин улыбнулся:

— Я слышал, что ты задабривала земляка Ху Мэн-аня, посылала ему подарки. Можешь поблагодарить его…

Мать вытаращила глаза, будто перед ней был сам Ху Мэн-ань.

— Лучше не говори мне про него! Я убедилась, что он подлец. Скоро мы уедем в Шанхай и, слава богу, позабудем, что было. Я только мечтаю о том, чтобы ты меня больше не волновал.

Сюй Нин немного помедлил, потом сказал:

— Мама, я не поеду в Шанхай. Мне надо остаться здесь.

Мать упала в обморок…

Вспомнив об этом, Сюй Нин долго молчал.

— Успокойся. Если я буду в Бэйпине, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь твоей матери.

Их взгляды встретились, и Сюй Нин покраснел.

— Дао-цзин, скажи, пожалуйста, — тихо произнес он, чувствуя, как бешено колотится сердце, — ты замужем?

— Нет…

— Тогда… поедем вместе! Я не могу без тебя! Если мы опять расстанемся, нам, может, не придется больше встретиться!..

Солнце садилось. Парк опустел. Дао-цзин поднялась и посмотрела по сторонам. Цзян Хуа нигде не было видно.

— Пора идти. Поговорим по дороге, — обратилась она к Сюй Нину. — Я согласна быть твоей сестрой, твоим лучшим другом. И только. У меня был человек, которого я горячо любила. Он навсегда остался в моем сердце.

Сюй Нин побледнел и низко опустил глаза:

— Дао-цзин, может быть, я не так понял тебя. Ты прежде очень хорошо относилась ко мне. Спасибо за откровенность… Я всегда буду считать тебя своим лучшим другом.

Чтобы отвлечь и подбодрить Сюй Нина, Дао-цзин перевела разговор на другую тему.

— Я даже во сне мечтаю о поездке на север Шэньси. Но я сдерживаю эти мечты. Ты сам знаешь, здесь тоже обстановка накаляется с каждым днем, — извиняющимся тоном сказала она.

Когда Дао-цзин вернулась домой, уже стемнело. Она открыла дверь и зажгла керосиновую лампу. На стенах отразилась ее худая и сгорбленная тень. Дао-цзин собралась лечь, но в комнате было холодно; плохая одежда и недостаточное питание усиливали этот холод. Печка была для Дао-цзин роскошью. Пришлось сбегать к соседям попросить хоть кипятку.

Дао-цзин по привычке села к столу, собираясь почитать, но никак не могла сосредоточиться. Тревожные мысли не давали покоя. Во-первых, она так и не встретила Цзян Хуа, который объяснил бы сейчас все ее трудности. Обострение обстановки на севере волновало всех студентов вне зависимости от их политической сознательности. С каждым днем сильнее звучали призывы к спасению родины. А что могла сделать она, неопытный молодой член партии, без руководства со стороны организации, без материальной помощи?

За целый день она так ничего

и не поела. Дао-цзин собиралась попросить денег у Цзян Хуа, но вместо него она встретилась с Сюй Нином, а просить у него было неудобно. На всякий случай она еще пошарила в кармане: пусто. Пожалуй, завтра придется опять идти в ломбард. Но все, что можно было, она уже отнесла туда. На ней осталось последнее платье. Дао-цзин посмотрела на голые стены и усмехнулась. Затем села к столу и прижалась к нему, чтобы хоть как-то унять терзающий ее острый голод. В ушах зазвучал голос Сюй Нина: «Поедем вместе. Если тебе трудно, я помогу…» Дао-цзин подошла к кровати и раскрыла плетеную корзинку, стоявшую у изголовья. В ней лежало несколько старых журналов и носки. Этого не заложишь. В уголке находился аккуратный сверток. При виде его сердце Дао-цзин дрогнуло. Бережно развернула она безрукавку — подарок Линь Хун. Опасаясь, чтобы тюремщики не отняли ее, она целый год носила эту вещь на себе. На свободе Дао-цзин решила беречь ее: завернула в платок и уложила на дно корзинки. Как бы ни было холодно, она не решалась носить эту дорогую для нее реликвию.

В эту холодную ночь Дао-цзин прижала к груди подарок…

Ты в плен захвачен, как солдат, Тебя решетки сторожат… —

тихо зазвучала в комнате любимая песня Линь Хун.

Холодный ветер стучался в бумажные окна. Лампа чуть освещала голую комнату. Печаль и мечты о счастье овладели Дао-цзин. Она вспомнила Лу Цзя-чуаня, и ни голод, ни темная ночь не могли остановить лившихся из груди строк:

Ты не умер. Не умер! И слово, что прежде сказал ты, Над землей полоненной все так же звучит. У холма Юйхуа Отгремели ружейные залпы, Но тебя не задели… И вижу я: В летней ночи Ты спокойно и чутко Спишь — кулак под щекой, - И луна, как подруга, Сторожит твой покой И к тебе прикоснуться ветерку не дает. Тихо иволга-птица тебе песни поет. О сраженный товарищ, знаешь ли ты, Что цветут, как и прежде, голубые цветы? И любимая девушка в смертном бою За тебя Поднимает винтовку твою. Чтобы смерть не грозила влюбленным сердцам, Чтобы дети смеялись навстречу отцам, Чтобы юные жизни не сгорали в бою, Подняла я, любимый, винтовку твою.

Глава двадцать девятая

По утрам Дао-цзин обычно два часа читала что-нибудь по теории. В этот день перед ней лежала «Детская болезнь «левизны». Вдруг с улицы донесся оклик:

— Лу здесь живет?

Дао-цзин выскочила во двор.

— Цзян Хуа! — вырвалось из ее груди.

Руки друзей сплелись в крепком рукопожатии.

— Письмо получил? Я тебя тогда напрасно прождала в парке.

Цзян Хуа был в поношенном суконном пальто. Его усталое лицо говорило о нелегкой жизни. Он потер руки и оглядел комнату: