Песнь молодости
Шрифт:
При виде букета лицо Дао-цзин залилось краской. В порыве гнева она чуть было не вышвырнула за дверь цветы, но, сдержавшись, заложила руки за спину и крепко сжала кулаки.
Некоторое время они оба молчали.
— Вчера у вас, по-моему, было дурное настроение. — Ху Мэн-ань, которому наскучило стоять, придвинул стул и расположился в нем точно так же, как и накануне. Он неторопливо продолжал: — Итак, вчера я ушел, так и не договорившись с вами. Сегодня вам следует быть хладнокровнее, и мы спокойно все обсудим.
Он закурил сигарету, откинул голову и, прикрыв глаза, на мгновение задумался. Затем повернулся
— Линь Дао-цзин, я старый друг вашей семьи и действительно забочусь только о вас. Что бы между нами ни было, но любовь свободна, и я не могу принуждать вас. Но считаю нужным предупредить: я очень, очень люблю вас… На протяжении этих двух лет не было ни одного дня, чтобы я не думал о вас. Возможно, вам неприятно это слышать, и я больше не буду об этом говорить… Я верю, что настоящая любовь способна тронуть даже камень. Постепенно вы поймете, насколько я искренен и насколько глубоко мое чувство. Но сначала поговорим о более важных и серьезных делах. Вчера вечером опять звонил Цзян Сяо-сянь, спрашивал о вашем деле. Он очень внимательно следит за ним, хватка у него мертвая, поэтому я счел за благо зайти к вам сегодня пораньше.
Ху Мэн-ань дважды глубоко затянулся и энергично смял не докуренную и до половины сигарету. Затем снова прикрыл глаза и сказал:
— Линь Дао-цзин, положение ваше очень серьезное. Вы должны поверить мне, поверить моим добрым намерениям. Вы еще дитя, еще очень молоды и не понимаете, как сложно и мрачно наше общество. Красивыми словами о спасении родины, нации и мира коммунисты опутали уже многих молодых людей и многих погубили. Разве можно спасти мир одним фанатизмом? Разве могут спасти наше погрязшее в пороках и прогнившее общество такие дети, как вы, каким бы энтузиазмом они ни горели! Дорогая барышня, советую вам, очнитесь, постарайтесь все попять и поскорее освободиться от этих пут…
— Не болтайте вздора! Кто вам поверит! — не выдержала Дао-цзин. В ушах у нее звенело от звуков этого резкого, уверенного голоса, сердце разрывалось от боли. Она еще громко кричала что-то, сама не понимая что.
Ху Мэн-ань откинулся на спинку стула и рассмеялся:
— Линь Дао-цзин, не стройте из себя героиню! Какой в этом толк? Многие такие же вот дети, когда их арестуют, поначалу пытаются играть в непокорность. Это как будто бы и модно, но в действительности глупо, очень глупо!..
С видом безграничного сожаления Ху Мэн-ань качал головой, и ноги его качались в такт его словам. Некоторое время он молчал, но, видя, что и Дао-цзин молчит, заговорил снова:
— Цзян Сяо-сянь жестокий человек. Вчера вечером он расстрелял пятнадцать коммунистов. Все они были славными молодыми людьми, совсем юными; среди них — три девушки. Вы подумайте, Линь Дао-цзин, стоит ли идти к такому концу? Неужели вы думаете, что в нашем мире смерть кучки таких, как вы, действительно поможет установлению великого согласия на земле?
— Низкой душе никогда не понять благородных поступков. Господин Ху, если есть у вас дело ко мне, говорите. Если же вас подослал Цзян Сяо-сянь, можете арестовывать меня снова.
Голос звучал спокойно, она отвернулась от него.
— Ха-ха-ха, барышня Линь! К чему эти шутки? Откуда у меня могут быть такие намерения? Если бы вопрос решал я, все было бы в порядке, но, к сожалению,
С этими словами Ху Мэн-ань встал, взял со стола портфель, достал из него несколько кредиток, затем медленно подошел к Дао-цзин и, протянув ей деньги, сказал:
— Оставляю вам немного денег, сделайте себе несколько красивых платьев. Эх, барышня, человеку дана только одна жизнь, а цветку только один сезон! Я видел много красивых женщин, но все они не стоят вас… Не обижайте меня — это ведь такой пустяк.
Дао-цзин была бледна и неподвижна, как каменное изваяние.
— Дайте руку. Я хочу вложить их в ваши милые ручки… — покосившись на Дао-цзин, Ху Мэн-ань взял ее за руку.
Удар — и пачка ассигнаций полетела в самодовольное лицо Ху Мэн-аня. Деньги упали на пол. Ху Мэн-ань остолбенел.
Подняв деньги, Дао-цзин вышвырнула их в окно, вслед за ними туда полетели и розы. Она стремительно выбежала во двор. Но как только она приблизилась к воротам, здоровенный верзила преградил ей путь:
— Нельзя!
У ворот дежурил вооруженный агент. Дао-цзин машинально отпрянула и устало прислонилась к инби [88] перед вторыми воротами. Она с надеждой смотрела на двери соседей, выходившие во двор. Как хотелось ей в это мгновение найти хоть какое-нибудь местечко, где можно было бы спрятаться! Но двери были заперты — соседи, конечно, знали, что в доме что-то происходит: кругом стояла мертвая тишина.
88
Инби (или экран) — неширокая стена, загораживающая от взоров прохожих вход во внутренний двор дома.
Поняв, что убежать не удастся, Дао-цзин неожиданно успокоилась и замерла на месте, хладнокровно ожидая, что будет дальше.
Ху Мэн-ань выскочил во двор и подобрал деньги. От его вежливого и смиренного вида не осталось и следа. Он свирепо стиснул зубы и, размахивая пистолетом, проговорил:
— Ты дрянь! Коммунистическая преступница! Дрянь!.. Я еще намеревался тебя спасти… неблагодарная!
Дао-цзин неподвижно стояла на месте. Лучи поднимающегося солнца играли на ее бледном, ничего не выражавшем лице; она не испытывала ни страха, ни негодования, не чувствовала ничего и ни о чем не думала. Ее не пугало даже то, что этот палач может сейчас выстрелить. Но этого не произошло. Ху Мэн-ань только потрясал своим пистолетом. Увидев, как оцепенела Дао-цзин, он холодно рассмеялся:
— Ишь, какая храбрая! Драться! Осмелилась драться!.. Мне жаль только твоей молодости… Даю тебе три дня, и если за это время ты не образумишься… — Он сверкнул на Дао-цзин глазами и со злостью сплюнул. — Тогда уж, барышня, не обессудь!..
Тяжело застучали башмаки, и Ху Мэн-ань удалился, захватив с собой портфель.
Когда он ушел, Дао-цзин медленно вернулась в свою комнату и бессильно опустилась на стул. Она снова почувствовала себя бесконечно одинокой и слабой; ее маленькая комнатка показалась сейчас Дао-цзин такой пустой и холодной. Кто-то чужой хозяйничал в ней, на полу валялись окурки… Дао-цзин не выдержала и, упав головой на стол, горько разрыдалась.