Песнь молодости
Шрифт:
Женщина горько разрыдалась; время от времени она украдкой поглядывала на дочку и тут же с болью отворачивалась.
— Ну, доченька, иди! Вот придет весна, зазеленеют деревья, распустятся листья, в полях появятся всходы, — у нас будет еда. Тогда мама возьмет тебя домой, а сейчас… иди с отцом!
Дома было нечего есть, и Хэй Ни еще с девятилетнего возраста каждый год отдавали в дом будущего мужа — сына мелкого торговца. Каждый раз, когда девочка приходила к родителям погостить, она ни за что не хотела возвращаться в дом мужа. Но отец с матерью жили впроголодь и каждый раз вынуждены были отсылать ее туда.
Хэй Ни горько рыдала, ее худенькие плечи, прикрытые ветхой одежонкой, судорожно
— Папа, мама! Хорошие мои! Не посылайте свою дочь в этот ад! Там, если не с голоду, так от побоев пропадешь…
Чжэн Дэ-фу, сорокалетний мужчина, и тот расплакался. Женщины зарыдали еще громче. Но боязнь голода, страх за дочь, которая могла погибнуть вместе с ними, ожесточили сердце отца. Он стиснул зубы, решительно схватил Хэй Ни и, взвалив ее на плечи, как мешок, не повернув головы, не отерев слез с лица, вышел за дверь. Девочка отчаянно билась в руках отца, плакала. Дао-цзин взбежала на пригорок и долго смотрела вслед удаляющемуся Чжэн Дэ-фу, уносившему ее подругу, пока они не скрылись среди пустынных холмов. Дао-цзин не могла даже плакать.
Вскоре, не выдержав тиранства свекрови, Хэй Ни умерла. Ей было всего тринадцать лет. Мать, страшно тосковавшая по дочери, ненадолго пережила ее. Оставшись один, Чжэн Дэ-фу решил пойти в солдаты. Так распалась эта семья…
Начав рассказ, Дао-цзин говорила тихо, всматриваясь в серебристую гладь реки, но постепенно волнение все сильнее и сильнее охватывало ее, голос становился громче, глаза пристально смотрели на Сяо-янь. Сяо-янь сначала слушала спокойно; непринужденно опершись на невысокий кирпичный парапет, она стояла со своим обычным строгим видом. Однако в конце рассказа неожиданно отвернулась и стала вытирать глаза платком.
— Я впервые слышу такую трагическую историю.
Сяо-янь подняла голову, глаза ее были красными от слез.
Острая боль пронзила сердце Дао-цзин; она вспомнила о своей матери, чья судьба была еще более трагична.
— Еще страшнее история моей настоящей матери, но я никому не рассказывала ее…
И Дао-цзин рассказала историю жизни своей матери.
— Сяо-янь, хоть я и выросла в помещичьей семье, но, когда я узнала, каких мук натерпелись мы с мамой от этих помещиков, когда я поняла, в чем причины этой зверской тирании, я возненавидела своих «родителей»! Когда я вижу этих людей, я вспоминаю Хэй Ни, свою маму… — закончила Дао-цзин свой рассказ. Она часто дышала, рука ее еще крепче сжимала руку Сяо-янь, голос дрожал. — Сяо-янь, раскрой глаза, посмотри, как жесток мир, какой кризис переживает теперь наша родина. Разве ты можешь равнодушно смотреть на все это, жить по-прежнему спокойно?
Сяо-янь медленно подняла голову и пристально посмотрела в лицо Дао-цзин. При бледном, слабом свете луны она видела лишь ее большие черные глаза, излучавшие яркий свет.
— Ты права. Только сегодня я поняла, что существует еще другой, совсем другой мир, — тихо и медленно проговорила Сяо-янь. В ее голосе звучали раскаяние, боль и тоска. — Посоветуй мне, что читать. Что нужно прочесть в первую очередь? Смешно! Ты оставила у меня столько книг, а я ни в одну из них даже не заглянула.
Дао-цзин часто пыталась убедить Сяо-янь силой революционных идей, пыталась помочь ей стать более сознательной, но консервативную, уверенную в своей правоте Ван Сяо-янь трудно было переубедить. И вдруг неожиданный случайно зашедший разговор о Хэй Ни, о бедной матери Дао-цзин вызвал в ней перелом.
— Сначала прочти «Как изучать новейшую социологию». Это была и моя первая книга. Она лежит у тебя. Потом
— Хорошо. Если ты будешь мне помогать, я быстро пойду вперед.
— Только не относись к этому легкомысленно, Сяо-янь. От изучения теории до настоящего революционного пути, до революционной практики еще очень далеко. Вот я…
107
Цюй Цю-бо (Цюй Шуан, 1899–1935) — видный деятель Коммунистической партии Китая, писатель, один из основоположников марксистской литературной критики в Китае, переводчик на китайский язык многих трудов классиков марксизма-ленинизма и произведений русской и советской литературы.
— Ничего себе! Ты, кажется, действительно, превратилась в мою наставницу. Я еще не успела переступить порога школы, а ты уже меня учишь, — смеясь, перебила ее Сяо-янь.
Подруги расхохотались. Впервые за много лет они почувствовали счастье настоящей дружбы, основанной на взаимопонимании.
— Ты коммунистка? — негромко спросила Ван Сяо-янь.
— Нет. — Голос Дао-цзин прозвучал совсем тихо, но это было вызвано не опасением за себя, а глубокой печалью. — Если бы я могла стать коммунисткой, если бы могла стать такой, как они, то, кажется, была бы счастливее всех на земле. Но я не коммунистка.
— Ты можешь ею стать! — Сяо-янь обернулась и строго взглянула на печальную Дао-цзин. — Ты можешь ею стать. Я уверена, что ты должна непременно вступить в партию.
— Простите, не вы госпожа Линь Дао-цзин?
Увлеченные разговором, они незаметно подошли к пансиону Дао-цзин. У дверей стоял мужчина в длинном халате и форменной фуражке. Вопрос его прозвучал быстро и неожиданно.
— В чем дело?
Едва испуганная Дао-цзин успела вымолвить эту фразу, как из дверей вышло еще несколько вооруженных полицейских. Один из них, по виду офицер, смерил девушку взглядом и, нахмурившись, хрипло проговорил:
— Ты и есть Линь Дао-цзин. Пошли!
Дао-цзин поняла: произошло то, что так часто случается с революционерами. Она повернулась к Сяо-янь и кивнула ей:
— Возвращайся в университет. Занимайся как следует. Прощай!
Она посмотрела на офицера и сказала:
— Сейчас?.. Мне нужно бы домой зайти…
— Не волнуйся, мы уже там побывали. Пошли!
Подъехала черная машина, полицейские втолкнули в нее Дао-цзин. Прежде чем машина тронулась, Дао-цзин успела выглянуть наружу: она увидела Сяо-янь, неподвижно застывшую около столба; при свете фонаря было видно, что лицо ее стало белее бумаги.
— Сволочь, еще смотрит куда-то. Сиди!
Полицейский грубо втолкнул ее в глубь машины и с треском захлопнул дверцу.
— Дао-цзин! Дао-цзин!.. — донесся вслед удаляющейся машине горестный вопль Сяо-янь, но казалось, что он прозвучал где-то очень далеко.
Дао-цзин обеими руками закрыла глаза. Сердце ее разрывалось на части. «Сяо-янь, дорогая Сяо-янь, увидимся ли мы еще с тобой?..»
Глава одиннадцатая
…Вечер. Легкие облака неторопливо проплывают в темном небе над величественными и прекрасными дворцами Гугуна. Искрятся серебром воды канала, низкая балюстрада из серого кирпича, горячая, живая беседа, слезы истинного волнения… «Только сегодня я поняла, что существует еще другой мир!..»