Песнь о птице Алконост
Шрифт:
–Ну, чего вам? Надо ж было в таку глушь затемно тащиться! Неужто грибочками притравилися?– проворчала бабуля, оправляя задравшуюся поневу и внимательно, из под нахмуренных бровей, разглядывая синие от ужаса физиономии смельчаков, не выказав, тем не менее, немедленного позыва сварганить из них похлебку. Да и выглядела она в целом вовсе не устрашающе. Годы выдавало только лицо, прорезанное сеткой морщин, да выцветшие со временем глаза. Тело же осталось на удивление справным, а из-под цветастого платка свисала русая коса-предмет бабьей зависти.
–Да
–А может, вас сразу «спать уложить»? – ехидно закончила старушка и, кокетливо сморгнув остатками ресниц, недвусмысленно осклабилась навстречу «добру молодцу». Енк остолбенел в прямом смысле слова.
–Бабушка, вы уж нас извините.– По всему, я избрала лучшую тактику, пустив одинокую слезинку и зябко кутая красные от мороза ладони в тулуп. – Мы, похоже, заблудились. Места у вас незнакомые. Да и ночь близится. Можно мы у вас переночуем? А то в лесу во-о-олки во-о-оют.
Бабуля покосилась на путников, за спинами которых устало ковырялись в снегу три роскошных лошадки в дорогой упряже, и деловито закатила глаза. Решалась, надо полагать.
–Мы заплатим,– понял её намек Рашаль и достал из-за пазухи толстый холщевый кошель.
Бабка только бровью повела.
–Тимку заплатим,– добавил Енк, тотчас демонстрируя неуступчивой старушке золотой.
Нам с Рашалем пришлось только глупо раскрыть рты. Но бабка свою выгоду упускать не собиралась. Я красноречиво посмотрела на транжиру, мысленно обложив его отборным тролльим матом, а Енк, гордо шествуя за старушкой, поспешил-таки вслед сторговать нам ужин и, обрадованный легким успехом, намекнуть на ранний обильный завтрак.
Вход в избу лежал через холодную клеть, где, затейливо развешенные на стенах, ждали своего часа всевозможные травы, сушеные лягушачьи шкурки, кроличьи лапки, хрупкие скелетики летучих мышей и прочая необходимая травнице пакость. Я с интересом окинула взглядом коллекцию, оценив несколько довольно редких вещичек. Бабуля толк в своем деле знала.
–А откуда у вас столько черепов на дворе?– окончательно осмелела гостья, виляя узкими проходами между холмиков пшеницы, репы и лука.
–Так для работы ж, деточка.
–Э… В смысле… А почему они тогда на земле разбросаны?
–Так все просто. Поймается в силки зверек какой, я им откушаю, а вот головы, как не приноравливалась, не люблю. Глаза там, мозги – не мое это. А для работы черепа нужны. Я и кладу их на полянку перед домом. Что помясистее, вороны приговорят, а уж остаточки муравьи вчистую разнесут. Заодно и антураж получается: ведь не каждый в такое логово сунется. Надысь даже медведя отвадила.
–И правда, мы поначалу тоже струхнули,– поддакнула я, решив, что оказаться в медвежьей компании ничуть не зазорно.
–Говори за себя, – упрямо буркнул Енк.
–А почему они до сих пор на земле валяются, зима ведь
Я обернулась: малец тащился последним, старательно принюхиваясь к пучкам на стенах.
–Так занести все никак не сподоблюсь, руки не доходят. Да вы заходите в светлицу, не стесняйтеся,– разохалась старушка, пропуская нас вперед.
Малец поотстал, вертя в ладонях бурый блинчик в палец толщиной. Понюхал, лизнул, прислушался к ощущениям. Я брезгливо передернула плечами, но промолчала. Неужто можно быть настолько слепым, чтобы не различить засохшей козьей лепешки? А ещё на печище жил.
Изба была низенькой, но довольно просторной. И хотя, при желании, можно было дотронуться рукой до матицы, мы имели все шансы разместиться внутри, не стесняя друг дружку. Посередине светелки стояла печь, наполняющая избу приятным теплом, на шестке томился котелок с тушеной козлятинкой. За широким столом, сгорбившись, сидел плотный мужичек, хмуро буравя нас единственным глазом. Второй был зашторен сурьмяным куском тканины. Настоящий пират. «Стеша»,– сообразила я, кивнув ему как старому знакомцу. Мужичок сердито насупился и поспешил подняться из-за стола. Помятая рубаха предательски разошлась на рыхлом купеческом животе, демонстрируя наскоро завязанную веревку в поясе широких штанов.
–Пойду я,– деловито обратился он к знахарке,– Темнеет ужо.
Бабулька закивала и стала в спешке собирать ему котомку.
–Иди, иди, Кузьмич. Дай ка я тебя провожу малость. А вы, покамест, располагайтеся, одёжу скидайте. И к столу.
И вынырнула из светелки вслед за дедом. Енк устало выдохнул и увалился на лавку, с кислой миной потирая натруженную спину. Последнее время он только и делал, что жаловался на сращивание позвонков. Говорил, что даже голову отдельно от тела повернуть не сможет. Врал, конечно. Тролли вообще любят ныть и преувеличивать.
Рашаль заворожено оглядывал помещение.
–Настоящая знахарка! Никогда не встречал. Интересно, а она колдовать умеет, привороты там, болезни насылать? Исполохи снимать?
–Наверное,– равнодушно пожала я плечами. Хотелось спать.
Из-за печки вальяжно выплыла усатая морда, за ней показался и сам хозяин – черный как уголь кот. Мурлыкнул что-то нараспев и прыгнул на шесток, норовя опустить лапу в котелок, пока бабка не видит.
–Ишь ты, пройдоха, -беззлобно замахнулся на него Рашаль.– Пшол, пшол, самим мало будет.
Кот покосился на неожиданное препятствие, презрительно фыркнул, но продолжать не стал, так и улегся на шестке, свесив когтистое оружие. Тяжелые тулупы сгрудили в углу подле рукомойника. Я с наслаждением обтерла лицо влажным рушником, освежила шею и руки, перетянула волосы алой лентой, чтобы не лезли на глаза, высоко на затылке. А Рашаль, не теряя времени даром, залез в печь по пояс и выудил оттуда потемневший хлебец. Если бы не приличия, мы давно бы поддалась на уговоры желудков, засев повечерять.