Песнь об Ахилле
Шрифт:
Мои руки легли поверх его ладоней. — Ты не должен убивать Гектора, — сказал я.
Он взглянул вверх, его лицо, обрамленное золотистыми волосами, было прекрасным. — Мать досказала тебе оставшееся пророчество.
— Именно.
— И ты думаешь, что никто, кроме меня, не способен убить Гектора.
— Да, — сказал я.
— И ты думаешь о том, как бы обмануть Судьбу?
— Да.
— А… — лукавая улыбка расцвела на его лице — шалости ему нравились всегда. — Ну, зачем мне убивать Гектора? Он мне ничего не сделал.
Впервые
Мы отплыли тем же вечером, не было причин медлить. Верный обычаю, Ликомед пришел проводить нас. Мы стояли втроем, Одиссей и Диомед уже прошли на корабль. Они сопроводят нас до Фтии, откуда Ахилл сам поведет свое войско.
Было еще одно дело, которое следовало завершить, и я знал, что Ахиллу этого очень не хотелось.
— Ликомед, моя мать просила донести до тебя ее желание.
Тень пробежала по лицу старика, но он все же встретился взглядом с зятем. — Это касается ребенка, — сказал он.
— Да.
— И что ей угодно? — осторожно спросил царь.
— Она желает сама растить его. Она… — Ахилл запнулся, взглянув в лицо старика. — Ребенок будет мальчиком, сказала она. Когда его отлучат от груди, она придет за ним.
Молчание. Потом Ликомед прикрыл глаза. Я знал, что он думает о дочери, лишившейся сперва мужа, а затем и ребенка. — Я желал бы, чтоб ты никогда не приезжал на Скирос, — сказал он.
— Мне жаль, — сказал Ахилл.
— Оставьте меня, — прошептал старый царь. Мы повиновались.
Корабль, на котором мы отплыли, был остойчивым, прочным и хорошо управляемым. Команда была опытной, тросы выглядели новенькими и мачты казались живыми деревьями. На форштевне была фигура красавицы, прекраснейшей изо всех, когда либо виденных мной. Высокая женщина с темными волосами и темными глазами, руки простерты вперед, будто в мольбе. Она была прекрасна, линия щеки и ниспадающие волосы подчеркивали нежную шею. Раскрашена она была с большим искусством, прекрасно переданы каждый блик и тень.
— Вижу, вас восхищает моя жена, — Одиссей присоединился к нам у борта, мускулистая рука оперлась на фальшборт. — Она сперва отказывалась, не терпела, чтоб рядом был художник. Пришлось устроить так, чтоб он следовал за нею тайно. И думаю, получилось хорошо.
Брак по любви, такой же редкий как восточные кедры.
Ахилл учтиво спросил Одиссея, как ее имя.
— Пенелопа, — ответил тот.
— Корабль недавней постройки? — спросил я. Если он желал говорить о жене, то я желал поговорить о чем-то другом.
— Очень недавней. Каждый клинышек — все из лучшего дерева в Итаке. — Он хлопнул по фальшборту, словно по крупу лошади.
— Снова похваляешься своим новеньким кораблем? — к нам присоединился Диомед. Его волосы были подвязаны кожаной лентой, отчего лицо казалось еще суровее прежнего.
— Да,
Диомед сплюнул в воду.
— Царь Аргоса сегодня красноречив, — сказал на это Одиссей.
Ахилл ранее не был свидетелем их словесной игры, как я. Его взгляд перебегал с одного на другого. Легкая улыбка заиграла на уголках его губ.
— Скажи-ка, — продолжал Одиссей, — как ты считаешь, такая живость ума происходит от отца, евшего человеческие мозги?
— Что? — Ахилл приоткрыл рот.
— Ты разве не слышал историю могучего Тидея, царя Аргоса, поедателя мозгов?
— Я слыхал о нем. Но не о… мозгах.
— Я думаю, эта история должна быть изображена на наших блюдах, — сказал Диомед.
Там, в дворцовом зале я принял Диомеда за верного пса Одиссея. Но в отношениях этих двоих ощущалась особая чуткость, удовольствие, с которым они состязались в словесных баталиях, было доступно лишь между равными. Я вспомнил, что Диомед также считался любимцем Афины.
Одиссей скривился. — Напомните мне в ближайшее время воздержаться от трапез в Аргосе.
Диомед рассмеялся; смех его звучал не слишком приятно.
Беседа захватила обоих царей. Облокотившись о фальшборт подле нас, они перебрасывались историями — о других морских путешествиях, о битвах, о прошлых победах в состязаниях и играх. Ахилл был благодарным слушателем и задавал вопрос за вопросом.
— Откуда у тебя это? — он указал на шрам на ноге Одиссея.
— А… — тот потер ладонь о ладонь. — Эту историю стоит рассказать. Но сперва мне следует переговорить с капитаном. — Он указал на солнце, ярко алевшее низко над горизонтом. — Скоро нам нужно будет встать где-то на якорь.
— Я пойду, — Диомед встал со своего места. — Я эту историю слыхал столько же раз, сколько отвратительные сказки на ночь.
— Тем хуже для тебя, — бросил Одиссей ему вслед. — Не обращайте на него внимания. У него жена — настоящая сучка, а это кого угодно превратит в бирюка. Тогда как моя жена…
— Клянусь… — прилетел голос Диомеда откуда-то с дальнего конца корабля, — если ты закончишь эту фразу, я тебя швырну за борт, и в Трою тебе придется добираться вплавь.
— Видали? — Одиссей покачал головой. — Бирюк. — Ахилл засмеялся, его потешали эти двое. Казалось, он совсем забыл о том, что именно они его разоблачили, и о том, что было после.
— Так о чем это я?
— Шрам, — с готовностью откликнулся Ахилл.
— Да, шрам. Когда мне было тринадцать…
Я смотрел, как он был поглощен рассказом Одиссея. Он слишком доверчив. Но становиться предвестником бед, вороном на его плече я не собирался.
Солнце склонялось, и мы подошли совсем близко темнеющей громаде суши, где собирались остановиться на ночлег. Для корабля нашлась бухта, и моряки выволокли его на берег. Выгрузили припасы — провизию и шатры для знатных особ.