Песнь об Ахилле
Шрифт:
Мы с Ахиллом ждали. Увидят ли они Елену? Парис не посмеет скрывать ее от мужа, но вряд ли посмеет и показать ее. Менелай отправился практически безоружным, верно, он не доверял своей выдержке.
— Ты знаешь, за что она выбрала его? — спросил меня Ахилл.
— Менелая? Нет. — Я вспомнил лицо царя, виденное в зале Тиндарея — оно светилось здоровьем и весельем. Он был красив, но там были мужчины и покрасивее. Он был могущественен, но там много было облаченных большими богатством и властью, тех, кто успел свершить более великих деяний. — Он привез щедрый дар. И ее сестра уже была замужем за его братом, может, частично и по этой причине.
Ахилл
— Думаю, что если и так, перед Менелаем она этого не признает.
— Мммм, — он побарабанил пальцами по груди, размышляя. — Похоже, однако, что по собственной. Дворец Менелая охраняется, как крепость. Если бы она боролась или кричала, кто-то обязательно услыхал бы. Она знала, что ее будут требовать обратно — с тем хотя бы, чтоб восстановить его честь, если не по иной причине. И что Агамемнон воспользуется возможностью напомнить о клятве.
— Этого я не знаю.
— Ну, ты же не замужем за Менелаем.
— Так что, ты считаешь, она нарочно так сделала? Чтобы вызвать войну? — Эта мысль поразила меня.
— Возможно. Раньше ее знали как прекраснейшую из женщин наших царств. Теперь говорят, что она прекраснейшая в мире, — он пропел высоким голосом: — «Тысяча судов прибыла за ней…»
Тысяча — это число повторяли сказители Агамемнона; тысяча сто восемьдесят шесть не ложилось в строку.
— Может, она и вправду влюбилась в Париса.
— А может, ей стало скучно. После десяти лет в Спарте и я бы решил сбежать.
— Может, ее заставила Афродита.
— Может, они вернутся с нею.
Так мы судили и рядили.
— Думаю, Агемемнон все равно пойдет на город.
— И я так думаю. О ней ведь на советах и не упоминается.
— Разве что в разговорах между людьми.
Мы помолчали.
— А кого из женихов избрал бы ты?
Я пихнул его в бок и он засмеялся.
Они вернулись с сумерками, одни. Одиссей докладывал на совете, тогда как Менелай сидел безмолвно. Царь Приам тепло принял их, устроил пир в зале своего дворца. Затем он вышел перед ними, сопровождаемый Парисом и Гектором, а остальные сорок восемь его сыновей собрались вокруг. «Мы знаем, зачем вы здесь, — сказал он. — Однако госпожа не желает возвращаться и отдала себя под нашу защиту. Я никогда не отказывал женщине в защите и не собираюсь этого делать теперь».
— Умно, — сказал Диомед. — Они нашли способ обойти свою вину.
Одиссей продолжал: — Я сказал им, что если они так решили, то говорить более не о чем.
Агамемнон встал, возвысил голос.
— И впрямь, не о чем говорить. Мы пытались вести переговоры, но не были услышаны. И единственное, что нам остается — война. Завтра вы пойдете за славой, которой заслуживаете, каждый из вас.
Говорилось что-то еще, но я не слышал. Каждый. Страх пронзил меня. Как я не подумал об этом? Конечно, предполагается, что и я буду сражаться. Мы на войне, и сражаться должен каждый. Особенно ближайший соратник Аристос Ахайон.
В ту ночь я едва мог заснуть. Копья, что стояли у стен нашего шатра, казались невозможно длинными, и я старался припомнить те немногие уроки обращения с ними, что получил — как поднимать копье, как целиться. Богини Судьбы ничего не говорили обо мне — о том, сколь долго проживу я. В ужасе я разбудил Ахилла.
— Я буду рядом, — пообещал он.
В предрассветной мгле Ахилл помог мне надеть доспехи. Поножи, наручи,
Прежде чем мы увидели войско, мы его услышали — хвастливые выклики, лязг оружия, трубные звуки рогов. Когда взглядам открылся берег, вместе с ним открылось и все бескрайнее море людей, разделенных на аккуратные квадраты. Каждый отмечался знаменем со знаком своего царя. И лишь один квадрат пока не нес знака — место, оставленное для Ахилла и его мирмидонян. Мы прошли на место и выстроились, Ахилл, затем его военачальники вместе со мной, а далее ряд за рядом гордые фтияне.
Перед нами расстилалась троянская равнина, оканчивающаяся у массивных врат и башен города. У их подножия клубилась людская масса, сонмище темных голов и блестящих доспехов, вспыхивающих на солнце. — Стань позади меня, — повернулся ко мне Ахилл. Я кивнул, и шлем качнулся вместе с моей головой, сжимая ее. Страх скручивал мои внутренности, переливающийся кубок ужаса, грозящий затопить меня. Поножи впились в ноги, копье отягощало руку. Заиграла труба, и в моей груди затяжелело. Сейчас. Вот сейчас.
Лязгающей, клубящейся массой устремились вперед и мы. Так проходили обычно сражения — неудержимый бег навстречу друг другу и стычка с врагом на полпути. В случае удачи была возможность сразу же смять их ряды.
Наши ряды скоро смешались, кто-то кого-то обогнал, рвясь вперед в жажде славы, жажде убить своего первого настоящего троянца. На полпути к вражеским рядам уже не было рядов, не было даже отрядов отдельных царей. Мирмидоняне далеко обогнали меня, и я оказался среди длинноволосых спартанцев Менелая, их тела были натерты маслом и волосы заплетены для битвы.
Я бежал, доспехи бряцали, дыхание стало перехватывать, земля сотрясалась от топота и рев становился все слышнее. Я не видел Ахилла, не видел бегущих за мной. Все, что я мог — стиснуть свой щит и бежать вперед.
Передние ряды сошлись в схватке, взорвавшись лязгом бронзы, криками и разлетающимися ошметками кожи и крови. Бурлящая масса людей, воплей поглощала ряд за рядом, словно Харибда. Я видел, как разеваются рты в крике, но самих криков не слышал. Был лишь грохот, с каким щит ударялся в щит и бронза сталкивалась с деревом копейных древков.
Спартанец рядом со мной вдруг рухнул — копье пронзило его грудь. Я закрутил головой, выискивая метнувшего копье, но ничего не разглядел в круговерти сражающихся. Опустился к спартанцу, чтобы закрыть его глаза и прочесть краткую молитву, и меня едва не стошнило, когда я увидел, что он все еще жив и хрипит, умоляюще гладя на меня.
Рядом со мной послышался грохот — я оцепенел, увидев Аякса, который своим гигантским щитом, словно битой, крушил тела и головы. Под его ударом треснуло колесо троянской колесницы и юноша вылетел из ее бока, окровавленно щерясь, словно пес. Мимо пронесся Одиссей, пытаясь удержать разбегающихся лошадей. Спартанец вцепился в меня, его кровь лилась мне на руки. Рана оказалась слишком глубокой, ничего нельзя было поделать. И когда свет, наконец, померк в его глазах, я почувствовал облегчение. Дрожащими пальцами я закрыл ему глаза.