Песнь об Ахилле
Шрифт:
— Он скорбит, что не предотвратил того, что случилось.
— Конечно! — бросил я. — Он едва может говорить.
Одиссей пожал плечами. — У него чересчур нежное сердце. Завидное качество, ничего не скажешь. Если это его утешит, передай ему, что это я поставил Диомеда так, чтобы Ахилл увидел лишь самый конец действа. Когда было уже поздно.
Я так ненавидел его в тот миг, что едва мог говорить.
Он подался вперед. — Можно, я дам тебе один совет? Если ты и впрямь друг ему, помоги ему избавиться от этого мягкосердечия. Он направляется к Трое убивать
Эти слова словно лишили меня дыхания. — Он не…
— Он таков, как я сказал. Лучшее оружие, когда-либо сотворенное богами. И пора ему это понять. Если уж ты не желаешь слушать ничего, выслушай хотя бы это. Я говорю без злого умысла.
Я был ему не соперник, и слова его застревали во мне, как дротики, и их было не стряхнуть.
— Неправда, — сказал я. Он не ответил, лишь проводил меня взглядом. Я молча вышел из его шатра.
Глава 19
Мы отплыли на следующий день, очень рано, вместе с остальным флотом. С кормы нашего корабля берег Авлиды казался до странности голым. Канавы отхожих мест и пепельно-белесые остатки костра девушки — вот и все, что осталось после нашего тут пребывания. Я разбудил Ахилла утром и передал ему слова Одиссея — чтоб он не успел прежде того перехватить Диомеда. Он выслушал меня равнодушно, глаза были в темных кругах, хоть он и спал достататочно. Затем Ахилл сказал: — Она мертва, так что это безразлично.
Теперь он шагал по палубе позади меня. Я старался отвлечь его, указывая то на дельфинов, преследующих наше судно, то на тяжелые дождевые облака, собирающиеся у горизонта, но он оставался безмолвным и слушал вполуха. Позднее я видел, что он, оставшись в одиночестве, мрачный и сосредоточенный, упражнялся с мечом и копьем.
Каждый вечер мы приставали в новом месте; наши корабли не были предназначены для далеких многодневных плаваний. Мы видели только фтиян и диомедовых аргосцев — флот на стоянках разделялся так, чтобы не приходилось всей армаде искать пристанища на одном острове. Я был уверен, что неспроста царь Аргоса все время был с нами. Они что, думают, мы сбежим? Я старался не обращать на него внимания, и он оставил нас в покое.
Все острова были для меня на одно лицо — высокие утесы, опушенные белой пеной, каменистое побережье, где галька царапала днища наших кораблей, будто когти. Низкорослая жесткая трава пробивалась под оливами и кипарисами. Ахилл все это едва замечал. Он склонялся над своими доспехами и начищал их, пока они не начинали гореть, будто жаркое пламя.
На седьмой день мы добрались до Лемноса, как раз напротив мыса при входе в Геллеспонт. Он был ниже, чем большинство наших островов, полон болотец и стоячих прудов, поросших водяными лилиями. Неподалеку от лагеря мы нашли заводь и уселись подле нее. Над водой гудели жуки, а луковицы водяных лилий смотрели из водорослей,
— Каково было убить того мальчика?
Я поднял взгляд. На его лицо падала тень, волосы скрывали глаза.
— Каково? — переспросил я.
Он кивнул, смотря на воду, словно стараясь разглядеть что-то в глубине.
— Как оно?
— Так просто не расскажешь. — Он застал меня врасплох. Я прикрыл глаза, стараясь вызвать в памяти ту картину. — Кровь пошла сразу, это я помню. Поверить не мог, что ее бывает столько. Голова его раскололась, и чуть-чуть виднелись мозги. — Даже сейчас я ощутил тошноту. — Я запомнил звук, с которым его голова ударилась о камень.
— Он дергался перед смертью? Как звери?
— Я не стоял там и не следил.
Он помолчал. — Отец говорил мне как-то, что надо считать, будто они просто звери. Люди, которых я убиваю.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но не смог. Он же не отрывался от созерцания водной глади.
— Не думаю, что смогу так, — сказал он. Просто как и всегда.
Слова Одиссея отдались у меня в ушах, язык мой онемел. Это хорошо, хотел сказать я. Но что я знал? Мне-то не нужно завоевывать себе бессмертие, я оставался в стороне.
— Все время это вижу перед собой, — тихо сказал он. — Ее смерть. — Я тоже не мог перестать видеть это — густую кровавую струю, ужас и боль в ее глазах.
— Но будет иное, — услышал я свой голос. — Она-то была невинной девушкой. Но другие — воины, с которыми тебе придется сражаться и которые убьют тебя, если ты не ударишь первым.
Он повернулся ко мне, взгляд его отяжелел.
— Но ты сражаться не станешь, даже если они нападут. Тебе это ненавистно. — Если бы это сказал кто-то другой, это прозвучало бы оскорблением.
— Мне не дано умения, — сказал я.
— Не думаю, что это единственная причина.
Его глаза были зелены с коричневым — как лес, и даже в неярком свете я замечал золотистые искорки.
— Может, и не единственная, — ответил я наконец.
— Но ты простишь меня?
Я дотянулся до его руки и взял ее в свою. — Мне нечего тебе прощать. Ты не можешь меня обидеть, — сказано это было очень поспешно, но я вложил в слова всю свою убежденность.
Он посмотрел на наши сплетенные пальцы. Затем его рука выскользнула из моей и метнулась мимо меня так скоро, что я не смог уловить движения. Он встал, и что-то схожее с длинным куском мокрой веревки свисало из его пальцев. Я уставился на него, не понимая.
— Гидра, — сказал Ахилл. Водяная змея. Блекло-серая, плоская голова ее безжизненно свисла. Тело ее, умирая, еще чуть вздрагивало.
Меня охватила противная слабость. Хирон заставил нас запомнить, как они выглядят и где водятся. Серо-коричневые, цвета воды. Легко разозлить. Укус смертелен.
— Я ее даже не видел, — едва смог выговорить я. Он вышвырнул тварь прочь, она упала в водоросли. Он сломал ей шею.
— Тебе и не нужно было, — ответил он. — Ее видел я.