Песнь Соломона
Шрифт:
Мужчина зажмурил глаза. С его висков стекали струйки пота и катились по щекам. Несколько соседей, услыхавших вопли Ребы, зашли во двор поглазеть и послушать. Все они сразу поняли, что мужчина приехал в их город недавно. В противном случае он знал бы кое-что о Ребе, скажем, знал бы, что у Ребы ничего не задерживается в руках, она все отдает немедля и, если б в доме оказалось хоть несколько центов, она отдала бы их своему кавалеру; самое же главное, не будь он чужаком в их городе, он вел бы себя очень осторожно во всем, что связано с Пилат, женщиной доброжелательной и миролюбивой, но в то же время, как полагали, способной сбросить с себя кожу,
— Видишь ли, миленький, она — единственный мои ребенок. Первое мое дитя, и, если бы ты обернулся и посмотрел на мое лицо, чего ты, конечно, не можешь, не то у меня рука вдруг дернется ненароком, ты бы понял, что других детей у меня уже не родится. Мы, женщины, глупые, понимаешь, матери же глупее всех. Сам ведь знаешь, что такое мама, верно? И у тебя ведь мама есть. Ну конечно, есть, и потому ты все отлично понимаешь. У мамы сердце ноет, мама места себе не находит, если кто-нибудь обидит ее ребенка. Первое большое горе в моей жизни приключилось, когда я узнала, что кто-то — маленький мальчонка, соплячок — плохо относится к моей девоньке. Со мной такое творилось, я просто места не находила себе. Мы стараемся, мы очень стараемся, но ведь силы-то у нас не мужские. Вот почему, когда мы видим, как здоровенный мужик колотит одну из нас, нам становится горько. Понял ты меня? Просто сил моих нет убрать ножик и отпустить тебя, чтобы ты еще когда-нибудь обидел мою девоньку. Уж одно-то я знаю наверняка: что бы она там ни натворила, ты от нее не видел ничего, кроме добра. И все-таки сил моих нету воткнуть ножик поглубже и заставить твою маму почувствовать то же, что чувствую сейчас я. Честно скажу тебе, сама не знаю, что делать. Может, ты мне посоветуешь? Ну скажи, как быть?
Мужчина попытался перевести дыхание, и Пилат слегка отодвинула руку, давившую ему на горло, но оставила нож в прежнем положении.
— Отпусти меня, — сказал он шепотом.
— М-ммм?
— Отпусти меня. Я ее больше никогда… не трону. Обещаю.
— Честно обещаешь, мой сладкий?
— Да. Честно. Вы меня больше и не увидите-то никогда.
Реба сидела на земле, обхватив руками колени, и наблюдала неподбитым глазом всю эту сцену, как в кино. У нее была расквашена губа и на щеке красовался огромный синяк, а из разбитого носа стекала тонкой струйкой кровь, хотя, судя по красным пятнам на руках и на юбке, она вовсю старалась приостановить кровотечение.
Пилат освободила своего пленника. Он слегка пошатнулся, взглянул на перепачканную кровью рубашку, потом вскинул взгляд на Пилат и медленно попятился к дому, сопровождаемый ее пристальным взглядом. И лишь когда он скрылся из виду и бегом помчался по улице, ее губы опять зашевелились.
Теперь все занялись Ребой, которой никак не удавалось подняться. Ей кажется, сказала она, у нее что-то сломалось в том месте, куда он пнул ее ногой. Пилат ощупала ей ребра и сказала, ничегошеньки у нее не сломалось. Но Реба захотела пойти в больницу. (Она мечтала стать пациенткой больницы, чего только не делала, чтобы туда попасть, поскольку в ее вскормленном кинофильмами воображении больница рисовалась шикарным отелем. Она сдавала туда кровь так часто, как ей только разрешали, и прекратила свои посещения, лишь когда донорский пункт перенесли
Драматические события, разыгравшиеся на заднем дворике, привели Молочника в восторженное состояние, и он поспешил вслед за Агарью в дом, чтобы вдоволь нахохотаться и обсудить все подробно. Агарь была в такой же степени невозмутима, в какой он был возбужден, и столь же лаконична, сколь он многословен.
— Тоже мне подвиг! Она выше его на добрых два дюйма и еще жалуется, что силы у нее не мужские.
— Мы, женщины, и в самом деле слабы.
— По сравнению с чем? С «боингом-52»?
— Далеко не каждая женщина так сильна, как Пилат.
— Надеюсь. Даже в два раза слабей ее — и то уже немало.
— Дело ведь не в мускульной силе. Женская слабость во многом другом.
— В чем же? Перечисли. Какие у тебя есть слабости?
— Я не о себе. Я о других.
— А у тебя нет слабостей?
— Пока не замечала.
— Ты, наверное, считаешь, я должен делать все, что тебе захочется?
— Возможно, — сказала Агарь.
— Хм! Ну что ж, пожалуй, я не стану спорить. Того гляди, придет Пилат с ножом.
— Ты ее боишься?
— Ага. А ты не боишься?
— Нет. Я никого не боюсь.
Ясно. Ты зубастая. Я, между прочим, так и думал.
— Ничего я не зубастая. Я просто не люблю, когда мне говорят, что нужно делать. Я что хочу, то и делаю.
— Пилат тебе говорит, что нужно сделать.
— Но если мне не хочется, я не обязана ей подчиняться.
— Жаль, что у нас с матерью не так.
— Твоя мать тобой командует?
— Ну… не то чтобы так уж прямо командует. — Молочник замялся, не зная, как описать свою, как он считал, зависимость от материнских придирок.
— Сколько тебе лет? — спросила Агарь и слегка приподняла брони, как взрослая женщина, которая из вежливости интересуется возрастом малого ребенка.
— Семнадцать.
— Ты уже мог бы жениться. — Агарь явно намекала на то, что в его возрасте не следует позволять маме говорить, что нужно делать, а чего нельзя.
— Я подожду, пока ты за меня пойдешь, — сказал он с надеждой, что в этой фразе снова (или наконец-то) прозвучит дерзость видавшего виды мужчины.
— Долго тебе ждать придется.
— Почему?
Агарь раздраженно вздохнула:
— Потому что я должна быть влюблена в того мужчину, за которого выйду замуж.
— А ты попробуй, выйди за меня. Там посмотришь.
— Слишком уж ты молод.
— Это зависит от настроения.
— Вот-вот. От моего настроения это зависит.
— Все вы женщины такие. Ждете прекрасного принца: мол, в один чудесный день он приедет верхом и остановится возле твоих дверей. А ты сбежишь навстречу ему с лестницы, и… ух ты! Он подхватит тебя на руки, посадит перед собой, и лошадь принца унесет вас вдаль навстречу ветру под звуки скрипок, а на крупе у нее будет штемпель: «Собственность «Метро Голдинг Мейер» [11] . Верно?
— Верно, — сказала она.
— А чем ты занимаешься пока?
11
Известная кинофирма.