Песнь торжествующей любви
Шрифт:
Валерия уже спала.
Ей приснился сон, в котором она попала в просторную комнату с низкими сводами.
Валерия была в белом индийском сари, обтягивавшем ее с ног до шеи.
Стены комнаты были выложены изразцами, тонкие колонны подпирали потолок. Бледнорозовый свет проникал в комнату, таинственно озаряя все предметы. Парчовые подушки лежали на коврах. По углам комнаты дымились высокие курильницы, представлявшие диковинных зверей.
Окон в комнате не было, дверь занавешена пологом…
И
Поцелуи и объятья, любовные игры… Игра теней и синеватого дыма из курильниц…
Валерия упала на подушки. Он овладел ею. Глаза ее были прикрыты в муке наслаждения, и в момент наивысшего блаженства она открыла их.
Спальня, окно в ночной сад…
Валерия приподнялась на постели, оглянулась по сторонам, еще не понимая, где она.
Рядом спал муж. Его лицо, обращенное вверх, было спокойно и печально. Он показался ей мертвым.
Вскрикнув, она разбудила его. Он проснулся, испуганно взглянул на нее.
– Что с тобою? – воскликнул он.
– Я видела… Я видела страшный сон!
И в это мгновенье из сада, сквозь закрытые двери донеслась мелодия той самой песни, которую играл им Венедикт.
Они оба бросились к окну и принялись вглядываться туда, откуда доносилась мелодия.
В глубине сада светилось окно павильона. Музыка доносилась оттуда. Словно завороженные, они дослушали мелодию до конца.
Когда замер последний звук, луна зашла за облако, и все погрузилось во тьму.
На следующее утро Венедикт вошел в столовую, когда Валерия и Иннокентий уже сидели за столом. Он был весел и даже казался довольным.
Малаец вошел за ним и остался у дверей.
– С добрым утром, друзья мои! – приветствовал Венедикт хозяев.
– Здравствуй, – сказал Иннокентий.
– С добрым утром, – опустила глаза Валерия.
– Ну-с… Хотите ли вы еще слушать.. – начал Венедикт, садясь за стол и заправляя салфетку за ворот.
– Ты, видно, не мог заснуть на новом месте? – прервал его Иннокентий. – Мы с женою слышали, как ты играл вчерашнюю песнь.
– Вот как? Вы слышали… Я играл, это так. Но перед тем я спал и видел удивительный сон.
Валерия вздрогнула.
– Какой сон? – спросил Иннокентий.
– Я видел, – начал Венедикт, не сводя глаз с Валерии, – будто я вступаю в просторную комнату со сводом, убранную по-восточному. Резные столбы подпирали свод, стены были покрыты изразцами, и хотя не было ни окон, ни свечей, всю комнату наполнял розовый свет, точно она вся была сложена из прозрачного камня. По углам дымились китайские курильницы, на полу лежали парчовые подушки вдоль узкого ковра. Я вошел через дверь, завешенную пологом, а из другой двери, прямо напротив – появилась женщина, которую я любил когда-то. И до того она мне показалась
Венедикт многозначительно умолк.
Валерия сидела неподвижно и только медленно бледнела. Дыхание ее стало глубже.
– Тогда, – продолжал Венедикт, – я проснулся и сыграл ту песнь.
– Но кто была эта женщина? – проговорил Иннокентий.
– Кто она была? Жена одного индийца. Я встретился с нею в городе Дели… Ее теперь уже нет в живых. Она умерла.
– А муж? – спросил Иннокентий, сам не зная, зачем он это спрашивает.
– Муж тоже, говорят, умер. Я их обоих скоро потерял из виду.
– Странно! – заметил Иннокентий. – Моя жена тоже видела нынешней ночью необыкновенный сон,
Венедикт пристально взглянул на Валерию.
– …Который она мне не рассказала, – добавил Иннокентий.
Валерия встала и вышла из комнаты.
– Что ж, я уезжаю в Петербург, вернусь вечером… – Венедикт встал из-за стола и вышел из комнаты.
Малаец последовал за ним.
Иннокентий несколько мгновений сидел в глубокой задумчивости. Затем решительно сорвал салфетку с груди и выбежал прочь из столовой.
Он ворвался в свою художественную мастерскую, где на мольберте стоял холст с недописанной картиной, изображавшщей обнаженную Валерию у пруда.
– Лера! – позвал он.
Ответа не было.
Иннокентий заглянул в спальню – тоже никого.
Тогда он выбежал в сад, сначала пошел по аллее быстрым шагом, потом побежал. У пруда ее не было, в беседке тоже. Наконец он увидел жену на дальней скамье в заброшенной аллее. Она сидела с опущенной головой и скрещенными на коленях руками, а над нею, выделяясь на темной зелени сада, мраморный сатир с искаженной злобной усмешкой лицом играл на свирели.
Иннокентий подбежал к ней.
– Что с тобою, друг мой? – он опустился перед нею на одно колено, поцеловал руки.
– Болит голова… Мне как-то не по себе…
– Тебе надо развеяться, это дурной сон… Знаешь что? Пойдем на сеанс, ты посидишь в мастерской, а я напишу твою головку. Получается недурственная картина, надо ее закончить! – с деланным воодушевлением уговаривал жену Иннокентий.
– Я готова, – она поднялась со скамьи.
Они пошли к дому.
Когда проходили мимо бывшей конюшни, где теперь стоял автомобиль, услышали ржанье.
– Это белая… – сказала она. – Зачем ему две лошади?
– Ты узнаешь их по ржанью? – улыбнулся он.
– Да, ведь подает голос только белая…
– Белый, – поправил он. – Это жеребец.
– Пускай так. Каждый вечер малаец выводит его гулять, и, проходя мимо моего окна, конь ржет. Я боюсь его! – сказала Валерия.
– Успокойся, ты просто не выспалась.
Они поднялись в мастерскую. Иннокентий усадил жену в кресло в трех шагах от себя, надел рабочую куртку, принялся устанавливать мольберт.